— Что-то случилось? — осторожно спросила Ирина, проснувшись, и тут же исправилась: — То есть что еще случилось? Говорите!
Все это было очень не вовремя. И нетипично. Обычно Морской ложился примерно тогда, когда Ирина просыпалась. Они даже шутили раньше, что мир всегда под их контролем, и, сильно засидевшись с книжкой или над очередной статьей, Морской передает с рассветом «вахту мира» проснувшейся для утренней тренировки Ирине. Но сегодня хотелось забыться, потому он улегся пораньше, а она проявила такую ненужную сейчас чувствительность.
— Говорите! Что с вами?
Отнекиваться было бесполезно. А что, собственно, говорить? Ледяные щупальца отчаяния пробрались глубоко в душу, но четко сформулировать, что не так, Морской не мог. Тем более, что не в его правилах было жаловаться. Тем более Ирине. Тем более невесть на что.
— Все в порядке. Просто… Просто…
И его прорвало. Вспомнился и товарищ Скрыпник, внезапно решивший испортить собственную задумку с украинской энциклопедией, и все его намеки на «гиблое дело» с Кулишом или Курбасом, и запрещаемый Яловой, в книге которого на самом деле не было никаких опечаток, и совершеннейшую невозможность кого-либо обо всем этом предупредить и, главное, Саенко. Пьяный палач и садист, являющийся то в облике доблестного чекиста, то в виде остроумного простого работяги. Морской говорил-говорил и не замечал даже, что автоматически ногтями в кровь расцарапывает свою руку, которую протягивал Саенко, пытаясь установить с ним контакт.
— И знаешь, что в этом страшнее всего? — закончил он, сам удивляясь, что может быть настолько откровенен. — Дело о заложниках не засекречено. Вообще никакого грифа. Нормальные такие исторические сведения, без всяких угрызений совести. Они даже не понимают, насколько все это мерзко и как их компрометирует. Брать в плен обычных горожан… Играть жизнями мирных граждан, расстреливая просто за родственные связи…
Ирина слушала молча, крепко держа мужа за руку. В гражданскую она была подростком, но видела и понимала достаточно, чтобы принять сознательное решение никогда не вспоминать о тех днях. Что говорить о людях с улицы, если логике не поддавалось поведение собственных родителей? В ноябре 1918-го, испугавшись наступления РККА, курсисток института благородных девиц распустили по домам. Ирине было 13 лет, и дома она застала лишь Ма. Та рассказала, что мама Ирины, захватив совсем расхворавшегося маленького брата, срочно умчалась к отцу на юг. Он то ли попал в госпиталь с ранением, то ли просто опасался за жену и сына, поэтому вызвал их к себе. Ирину же… было решено оставить в институте. «Учреждение предоплачено на несколько лет вперед. Оно достаточно надежно. Ей будет там лучше, пока мы скитаемся. Я рассказала бы ей все это сама, но я не выдержу, распла́чусь, испорчу девочке день и настроение», — цитировала Иринину маму Ма. Ирина молча приняла услышанное и стала ждать, когда за ней вернутся. В 1919-м, когда в город вступили деникинские войска, к огромной радости всех, возобновилась деятельность института. От девочек, приехавших с югов, Ирина узнала, что ее мать и брата видели в Крыму, что выглядят они прекрасно и ходят на балы. Ирина поняла, что больше ждать не будет. Когда красные снова наступали, институт решили эвакуировать (по слухам, куда-то на Мальту), Ирине нужно было выбрать, и она решила остаться с Ма.
— Я зря все это говорю. Забудем, — сказал Морской и тут же начал снова: — Не знаю, чем себя воодушевить, чтобы жить так, как будто все нормально.
— Друг мой, тогда была война. Другие мерки, совершенно другие, — осторожно посоветовала Ирина и попыталась свести все к шутке: — Ну а сейчас? Дурак твой Скрыпник, вот и все дела.
* * *
— Вот пусть Морской завтра ходит по всем квартирам этого дома и сам разбирается, — говорила в этот момент Света Николаю. — А то, небось, спит уже сладким сном, а мы с тобой за странности его Нино́ отдуваемся. Иногда мне кажется, что, будь она жива, он бы самолично ее убил за все эти загадки.
— И не говори! — Николай был сегодня на удивление покладист. — Будто не могла напрямую написать, что случилось. Мучительница! А мне еще из-за нее в редакцию сегодня текст отдавать. Я даже и не придумал какой… Так, наверное, и напишу: «Дом с читательской помощью нашли, но люди в нем живут неприветливые. Дверь только один открыл, но и то, чтобы в глаза сказать, что никакой Нино́ знать не знает и помочь нам ничем не может. Остальные все то же говорили прямо через дверь».
— Ты же в стихах должен писать, — напомнила Света.
— Ну, ты же мой редактор. Вот и переложи это все как-нибудь из прозы в поэзию… — Николай вздохнул и признался: — Плохо у меня нынче с поэзией. Раньше любой лозунг на заказ за минуту сочинить мог, а потом, как настоящие рифмы в голову лезть стали, так всё — завал. Лезут, когда хотят и когда не надо. А когда надо — тишина. Мне бы научиться их прогонять, когда не требуются.
— Прогонять рифмы? — удивилась Света. — Ой, да это легче легкого. Вздохни глубоко, скажи: «Раз-два-три!» — они и разбегутся. Я так всегда делаю, когда ерунда в голову лезет. Другое дело — как их зазвать, когда оно не пишется? С этим сложнее.
— Ну, вообще-то я знаю как, — протянул Коля. — Разозлиться мне надо. Или расстроиться. Я заметил, что теперь стихи пишу, только когда сильно из-за чего-то переживаю. Но тут другая проблема: переживалка ж у людей не резиновая — как я каждый день по стиху выдавать должен? Так что стихи ты сама попробуй, а? Можно еще рассказать, что нам дали три адреса и действительно похожим на нужный рисунок, как назло, оказался третий. И мы валились с ног, но шли. А люди даже двери не открыли…
— С другой стороны, люди такие молодцы! — Света решила пропустить просьбу о перекладывании мыслей в стихи мимо ушей. Не мог же Коля это всерьез говорить? Поспорить хотелось о другом. — Ведь не остались равнодушными! Стали писать в редакцию, помогли нам найти дом… Ты лучше про это напиши. Про хорошее. Про плохое всегда все пишут, а хорошее почему-то забывают. Ой! — Света вдруг удивленно огляделась. — А ты чего за мной идешь? Тебе, чтобы в редакцию попасть, сейчас вверх надо подниматься.
— Вот еще! Что ж я, раз текст в редакцию должен нести, так уже и девушку с красивыми глазами до дому проводить не могу? Мне до самого утра дежурному редактору текст можно сдавать, ты не волнуйся…
Света вдруг почувствовала, что начинает злиться. С одной стороны, все хорошо, но с другой…
— Знаешь что, — напрямую сказала она, — ты уж, пожалуйста, про какую девушку страдательные стихи пишешь, ту и провожай. И глаза у той и нахваливай. А то запутано как-то… — И процитировала, чтобы все уже точно было ясно: — «Кто едет на север, бросая невесту…»!
— Ты про Соню, что ли? — вытаращился Коля. — Так это когда было-то?
— Три дня назад.
— Сто лет уже прошло! Это пустое все. Забудь. Я другой человек уже совершенно. И провожать тебя решил не из-за глаз и не потому, что ты таким хорошим помощником оказалась, и даже не потому, что обалдел, когда ты собиралась в Главодежду… Ой, что же я несу… В общем! Мне с тобой болтать приятно. А в редакцию идти — неприятно. Могу я еще какое-то время себя не мучить?
