— Действительно хватит! — ОГПУшнику Игнату Павловичу надоели пустые разговоры. — Представленных доказательств достаточно, чтобы задержать вас, товарищ вахтер. Чистосердечное признание облегчит вашу участь…
— Михаил Александрович! — Инспектор Горленко тоже подключился. Взял окаменевшего вахтера за плечи и развернул к себе. — Что ж это делается? Я ж тебя, паскуду, столько лет знаю. Послушай, я понимаю, ты был не в себе. Расскажи все, как на духах! Я не смогу тебе помочь, если не расскажешь! Эй!
Вахтер, опомнившись, вздрогнул и капризно скривился.
— Я не хочу в тюрьму! И к следователю не хочу! Допрос меня добьет!
— Спокойно! — Инспектор все еще держал преступника за плечи. — Ты, главное, признайся. Хочешь, никакого кабинета следователя не будет? Пойдем сейчас спокойно наверх к Рыбаку, попьем чайку, как раньше. Ты расскажешь все, как надо… А?
— А мне потом дадут немного времени, чтоб написать письмо своей любимой? — неожиданно пошел на сделку Анчоус. Инспектор утвердительно кивнул, и бедный вахтер, словно ребенок, радостно захлопал в ладоши. — Дадут? Ты обещаешь? Полчаса? Я напишу ей, напишу ей, напишу ей…
— Идите с ним! Начните без меня, — устало сказал инспектор, протягивая ключ от кабинета директора Рыбака ОГПУшникам. — Я догоню вас через полминуты. Хочу проверить эту его справку об увольнении. Вот черт! Не ожидал я… Как же ж так?
— Улыбочку! — не к месту выпалил Григорий и сделал общий снимок, прежде чем Анчоуса увели наверх.
Оставшийся внизу инспектор никак не мог взять себя в руки.
— Ты, Колька, конечно, молодец! — говорил он, хлопая племянника по плечу. — Хотя я до сих пор еще не верю. Обычный вредный старикан, и вдруг — убийца. Ну, не обычный, но…
— Он явно болен! — вмешался Яков. — Собственно, для таких, как он, и существует кафедра судебной психиатрической экспертизы. Если не возражаете, я заберу его к себе. Во-первых, есть такие препараты, которые помогут вам в дознании. А во-вторых, установив диагноз, мы сможем справедливо смягчить наказание…
— Спасибо! — озвучил общую мысль Морской. — Я, хоть терпеть не могу этого дедугана, но тоже понимаю, что вряд ли он хладнокровный убийца. Наказание должно быть соответствующим. Нино́ до последнего скрывала его имя, потому что жалела его… И сейчас, я уверен, в чем смогла, облегчила бы его участь…
— Жалела и дожалелась! — вновь обретя свою привычную саркастическую ухмылку, сказал инспектор, выходя из каморки убийцы. — Справка как справка, — сказал он, показывая бумагу с приказом об увольнении Анчоуса из цирка. — Удивительно даже, почему наши так промахнулись с датой, — и пообещал в ответ на удивление присутствующих: — Я позже расскажу, сейчас пора к допросу. Не ровен час товарищи ОГПУшники запугают дедугана, и он не станет признаваться.
* * *
Илья вернулся вновь на проходную довольно скоро.
— Все получилось, он во всем сознался, — сказал он. — Попросил на полчаса оставить его одного, чтобы спокойно написать письмо любимой бабе. Полчаса — не ахти какая роскошь, я обещал выполнить просьбу. Хотя ОГПУшники пытались возражать. Парни остались охранять кабинет, шеф их помчался отчитываться начальству, а я пришел вам кое в чем сознаться. Дело в том, что наш Анчоус, кроме своих прямых вахтерских обязанностей, был еще внештатным сотрудником НКВД. Осведомителем, если быть точным. Моим осведомителем.
— Что? — вырвалось у Ирины. — Анчоус — информатор? Столько лет общались, и даже в голову не приходило… Какая мерзость!
— Похоже, этот факт вас задевает больше, чем то, что он убийца! — парировал инспектор.
— Убийцей он стал от психической болезни, — Ирина с надеждой взглянула на Якова, но тот пожал плечами, мол, пока ничего точно сказать не могу. — Ну или, как нам писала Нино́, убийцей он стал по принуждению. А информатор…
— Информатор тоже по принуждению, — констатировал инспектор. — Михаил Александрович на самом деле имел очень грязное прошлое. Очень! Я заглянул в его дело, когда вы, Морской, обратили внимание на странную дату увольнения из цирка. Раньше я как-то и не интересовался, отчего Анчоус работает на мое ведомство. Он достался мне от прежнего куратора театра. Ну, информатор и информатор. О чем просишь, докладывает… — Услышав презрительное хмыканье Ирины, инспектор слегка отвлекся: — На вас, кстати, Ирина Санна, давал исключительно положительные характеристики. Вас, товарищ Морской, вечно хаял, но настолько в несущественных моментах, что мне, при всем желании, даже к рапорту было совестно такие жалобы прикладывать. Не важно, — он опять вернулся к сути. — В общем, я решил узнать, за какой крючок держат для меня Анчоуса, и выяснил, что во времена немецкой оккупации при гетмане и позже при власти Директории наш вахтер работал… палачом. В самом буквальном смысле — исполнял приговоры при городской тюрьме. Кого конкретно он казнил, не знаю, но позже согласился работать с НКВД, если только ему простят тот период. Вероятно, казней во времена Директории было не так уж много, потому что его простили… И даже документ, вон, соорудили, мол, человек все это время трудился в цирке.
— А почему вы не рассказали это нам сразу, как посмотрели дело? — нахмурился Морской.
— А почему я должен был рассказывать? — удивился инспектор. — Вопросы тут, как говорится, задаю я. Человек — мой агент, хороший сотрудник и имеет алиби на момент убийства. С какой стати мне его раскрывать? Сейчас, когда все так смешалось, и он оказался психом и убийцей, я, конечно, должен… — Инспектор сокрушенно покачал головой. — Я же не знал, что мог так ошибиться и не распознать злодея. Впрочем, в главном мы с вами были правы. Вся каша заварилась из-за СОУ. Анчоус вырос в Киеве, и в юности был влюблен в писательницу Старицкую. Вернее, в юности она его отвергла, а был влюблен он и всю юность, и всю жизнь… — Горленко, кажется, искренне жалел своего агента. — В ту самую Людмилу Старицкую, что сейчас одна из подсудимых, состоявших в «Союзе освобождения Украины». Там все не очень гладко. Сначала обвинялась поэтесса Черниховская, дочь Старицкой. Но в процессе следствия мать убедила ЧК, что дочь ни при чем, а в заговоре участвовали они с мужем. Родители сменили дочь на скамье подсудимых. И это привело нашего Анчоуса в бешенство.
— При чем же здесь Нино́? — не выдержала Света.
— При Мессерере, — загадочно ответил инспектор. Но потом все же пояснил: — Анчоус стал строчить анонимные жалобы, мол, Веронику Черниховскую надо расстрелять (желательно вместе с отцом), а невиновную Людмилу Старицкую отпустить. Я про все это не имел понятия, и лишь из его рассказа сейчас узнал, что вытворял мой подопечный. На жалобы никто не реагировал, и вот тогда храбрый вахтер решил вынудить Асафа Мессерера передать письмо с описанием происшедшего товарищу Сталину.
— Хотите сказать, Анчоус сам раздобыл письма Каринской и Мордкина, сам составил план шантажа, сам принял решение об устранении Нино́? Не слишком ли мудрено? Старик не производит впечатление гения, — снова вмешалась Света. Но тут же пошла на попятную: — Хотя ведь мы же точно знаем, что после убийства он стал хладнокровно и изобретательно заметать следы. Останавливать часы, делать записи в журнале…
