Однако я боялась, что, вернувшись к нормальной жизни, я увижу, как люди ускользают из моего окружения.
Слово «исцеление» подразумевает, что вам нужно отдать что-нибудь взамен. Почему единственное, что я испытывала, было чувство потери?
Я хотела извиниться перед Анной. Когда я открыла глаза на саму себя, то впервые начала понимать, через что ей пришлось пройти все годы нашей дружбы. Она часами выслушивала мои жалобы и собирала меня воедино, а затем видела, как я вновь распадаюсь на куски. Но сколько раз можно извиниться перед одним человеком? Мне не хотелось начинать еще один разговор обо мне. Она была на пороге нового этапа жизни, наполненного тревогой, страхом и усталостью, а я стояла здесь, молчаливая и скованная ошибками прошлого.
Я мечтала забыть обо всем. В любовных песнях и балладах о разбитом сердце часто говорилось о мучительных воспоминаниях. «Если меня не убьет алкоголь, это сделают ее воспоминания», – пел Джордж Джонс
[78], и я понимала, о чем идет речь. Провалы в памяти были ужасными. Было жутко, когда ночи просто проваливались в трещины Земли. Но еще страшнее мне было брать на себя ответственность за все то, что я натворила.
У алкоголиков и бывших алкоголиков есть одна общая черта: они разыскивают друг друга в ночи. В самые одинокие часы я обращалась к писателям, которые когда-то бросили пить. Я старалась сделать свои электронные письма непринужденными, как будто совсем не прошу помощи, а просто хочу узнать, как они это сделали и как я могу сделать то же самое.
Потоки, текущие в противоположных направлениях, приближают нас друг к другу. Когда мне было под 30, один парень написал в поисковой строке: «Я, блин, слишком много пью», и наткнулся на мой пост, в котором я написала такие же слова. Я была так горда. Благодаря волшебству Интернета, поисковой системе Google и моему блогу, его бутылка с маленькой запиской внутри прибилась к моему берегу.
Когда бы я ни писала письма другим людям, меня поражало внимание, оказанное ими в ответах. Они едва знали меня. Мы живем во время, когда большинство из нас не утруждает себя использованием заглавных букв, но тем не менее эти электронные письма часто были длинными и наполненными откровенностью и заботой. Возможно, с незнакомцами легче всего быть лучшей версией себя. С этими людьми мы не будем общаться настолько долго, чтобы успеть их подвести.
Часто они писали: «Раньше я был таким же, как ты. Я думал, что встречи АА – дерьмо». Слова о том, что они ошибались, наталкивали меня на мысль о том, что я тоже ошибаюсь.
АА были скромной программой. Программой, состоящей из рекомендаций, но не правил. Это было место, где все рассказывали свои истории и где действовал тот же принцип, что в великой литературе: через твою историю я слышу свою собственную.
Я также начала осознавать, что трезвая жизнь – это не гигантский прыжок на освещенное солнцем место, а последовательность маленьких шагов в одном направлении. Вы говорите: «Я сделаю это сегодня», на следующий день вы повторяете то же самое и продолжаете это делать, ставя одну ногу перед другой, пока вы, наконец, не выберетесь из чащи.
Я поверить не могла, что когда-то считала интересной лишь ту часть истории, где героиня пила. Такие истории могут быть невероятно отупляющими. Можно ли представить себе более омерзительную героиню, чем в стельку пьяную женщину, которая постоянно повторяется? Я на годы застряла в череде повторений: одни и те же разговоры, унижения, угрызения совести. И здесь вовсе не кроется нарративное
[79] напряжение, поверьте мне. Это один большой цикл Старого Дерьма.
Трезвость – это не скучная часть. Трезвость – это сюжетный поворот.
В компании очень комфортно
Мы с моей подругой Шарлоттой встретились за обедом в погожий осенний день.
«Итак, ты теперь не пьешь, – сказала Шарлотта. – И как ощущения?»
Хороший вопрос. И, возможно, единственный, до которого мне было дело. Однако я не могла ради нее взять эмоциональные всплески в своей груди и перевести их в слова. Что я могла ей сказать? Что я чувствовала каждого алкоголика вокруг себя и ненавидела их? Пьяницы встречались мне в каждом дворе и на каждом тротуаре. Несколько дней назад я заметила пьяного бездомного в метро, и мой рот наполнился слюной. Как у вампира.
«Хорошие», – ответила я ей и долго смотрела в пол, что всегда суперубедительно.
Шарлотта – младшая сестра моей подруги Стефани. Подростками мы встречались на заднем крыльце, пили домашнее пиво и обе с неохотой стояли в тени Стефани. Став взрослыми, мы вместе курили и жаловались на то, что мир всегда ставит нас на второе место. Она была одной из моих лучших подруг в Нью-Йорке. Раньше мы вместе уезжали на выходные и жили в одном номере (это были два дня выпивки и сестринских разговоров), и я возвращалась домой с ощущением того, что меня понимают, и болями в животе от смеха.
Сейчас, когда мы сидели за столиком, между нами было лишь чувство неловкости и соленое масло. Мой стакан Перье был очень отдаленной альтернативой шампанскому: игристость без последствий.
Почему я не могла сказать Шарлотте правду о том, насколько я несчастна без алкоголя? Разве друзья нужны не для того, чтобы успокоить вашу сильную боль?
Раньше я рассчитывала на то, что выпивка развяжет мне язык. «Честно говоря, – говорила я, наклоняясь к собеседнице после второго стакана, – я такая развалина». «Я тоже развалина!» – отвечала мне женщина, поскольку все мы носим в тебе скрытую тоску.
Мне было сложно быть настолько откровенной субботним днем. Мне также не хотелось утомлять Шарлотту жалкими историями о «Программе 12 шагов» и о том, как я считаю дни. (Хотя я всегда презрительно относилась к «исцеляющимся людям», я с ужасом осознала, что теперь являюсь одной из них.) Мне было жаль Шарлотту, которая была вынуждена сидеть рядом с такой жалкой женщиной, как я. Трезвость способна изолировать людей. Иногда мне казалось, что я живу на острове и с нетерпением жду, когда меня навестит кто-нибудь из моих друзей, но когда он все же приезжает, я начинаю ждать, когда он уедет обратно.
Раньше я была «зажигалкой». Могла заговорить с любым человеком, с которым пила. Могла быть психотерапевтом, адвокатом дьявола, клоуном. Раньше я хвасталась, что легко подружилась бы со Сталиным, и мне никогда не приходило в голову спросить себя, кому вообще хотелось бы с ним дружить.
Но женщина, которая с распростертыми объятиями приняла бы тирана, превратилась в женщину, которая не могла посмотреть в глаза старой подруге.
Я чувствовала, что Шарлотта осуждает и оценивает меня. Я поняла это не из ее слов или взглядов на меня, а потому что прежняя я именно это делала бы на ее месте.
