Я дружу с семейной парой, у которой есть двухлетняя дочь. Эта веселая малышка в платье в горошек постоянно лепечет и что-то хватает. Мы смеемся над тем, как сильно она похожа на нас в пьяном виде. Она засовывает руки в подгузник и требует печенье. Она макает пальчик в соус и мажет им губы. Услышав музыку, она сразу же начинает танцевать. Ох, этот ребенок любит танцевать. Она кружится и хлопает себя по круглому детскому животу. Танцуя, она зажмуривает один глаз и слегка высовывает язык, как будто это движение помогает ей сохранить равновесие.
Это можно сравнить со свободой, которую дарил мне алкоголь. Выпив, я оказывалась в чудесном месте, где чужое мнение не имело значения, где все мои потребности удовлетворялись, где мои эмоции могли вылиться в приступ гнева. А когда я наконец-то успокаивалась, кто-то брал меня на руки и укладывал в кроватку.
Иногда я размышляю, могло ли что-то предотвратить мой алкоголизм или же он просто был мне предначертан судьбой.
Этот же вопрос мне задают мои друзья, у которых есть дети, потому что они беспокоятся. Как понять, что их ребенок пьет слишком много? Что можно сделать? Я испытываю огромное сочувствие к родителям, которые пытаются заткнуть собственными пальцами брешь в огромном и небезопасном мире, но я не думаю, что мои родители могли как-то удержать меня от падения в бездонную яму. Я несмотря ни на что нашла бы дорогу к барной стойке. Зависимость основывается на двух факторах: генетике и культуре. И с той и с другой стороны карты были против меня, но я понимаю, что в своем алкоголизме виновата сама.
Нет формулы, которая приводит к проблемам с выпивкой. Я слышала так много противоречивых историй: слишком строгие родители, слишком мягкие родители, ребенок, которому уделялось слишком много внимания, ребенок, которому внимания почти не доставалось. Я начала пить, потому что была уверена, что алкоголь может меня спасти. И жила этой иллюзией целых 25 лет.
Каждое поколение выражает протест по-своему. Мое поколение пило, но будущие зависимости определенно за таблетками. Пока, мини-бар, привет, аптечка. Ребенок, который глотает сильное обезболивающее в 15 лет, без проблем начнет употреблять героин в 19. Это практически одно и то же. Взрослея, я думала, что зависимость делится на два лагеря: алкоголь, что вполне допустимо, и все остальное, что недопустимо. Но сейчас понимаю, что все виды зависимости лежат в одной плоскости.
Я больше не стыжусь того, что раньше была алкоголиком. Меня раздражает, когда родители в шутку говорят: «Боже, надеюсь, мой ребенок не окажется в реабилитационном центре» или «Господи, я надеюсь, что ему не придется идти на групповую терапию». Я понимаю, какое реальное желание скрывается за этими фразами: я надеюсь, что мой ребенок вырастет счастливым. Когда мы говорим подобные вещи, мы поддерживаем заблуждение о том, что люди, ищущие помощи, неудачники, а люди, которые помощи не ищут, успешные. Это не так. Некоторые из самых здоровых и образованных людей, что я знаю, оказывались и в реабилитационных центрах, и на собраниях АА. Мне также известны больные ублюдки, которым удалось избежать и того, и другого.
Когда я сижу в одной комнате с людьми, которых когда-то считали опустившимися, то чувствую себя в своей тарелке.
Я считаю, что алкоголизм – это чуть ли не лучшее, что со мной случалось. Те неприятные годы пробудили меня. Я перестала отчаиваться из-за того, что не получила, и начала ценить, что имею.
В ноябре 2013 года я снова полетела в Париж. Прошло семь лет с того момента, как я попала в ту ужасную ситуацию в два часа ночи. Тогда я покинула город, пообещав себе никогда больше не возвращаться. Классическая логика алкоголика: проблема в Париже, а не во мне. Именно так поступают пьяницы: мы закрываем двери. Мы избегаем того парня и никогда не возвращаемся в тот ресторан. Мы всегда ищем чистые книги. Прошлое помыкает нами, поскольку мы отказываемся жить вместе с ним.
Я хотела вернуться. Хотела выяснить все, что возможно. На свете было только два человека, которые помогли бы мне восстановить события той ночи, и имя Джонсон было единственным, что я помнила.
Когда я заходила в тот отель, у меня возникло чувство, что я оказалась внутри снимка в старом фотоальбоме. Как только я увидела белый каменный пол и зеркальное окно, у меня возникло чувство, что это то самое место.
– Я уже останавливалась здесь много лет назад, – сказала я парню за стойкой, который был молод, любезен и прекрасно говорил на английском. – Не могли бы вы сказать, в каком номере я была?
– Мне очень жаль, – ответил он, – но у отеля сменились владельцы, и сведения за такой давний срок не сохранились.
Я ожидала этого. Моя история произошла всего лишь семь лет назад, но, когда я пыталась выяснить подробности своей поездки в Париж, у меня возникало чувство, что я совершаю раскопки. Мои старые электронные письма были стерты почтовым сервисом, а мои выпускающие редакторы не сохранили информации о том, в каком отеле и номере я останавливалась. Я не могла сделать выписки с кредитных карт, потому что закрыла их два года назад. Бухгалтер в редакции сказала, что может посмотреть архив и поискать мои старые чеки, но ей нужно было разрешение человека, который на тот момент был в отпуске. В эру технологий мы постоянно говорим, что информация живет вечно (как будто безупречный архив – это ноша, которую мы обязаны тащить на себе), но никогда не упоминаем, насколько много информации теряется. Целые эпизоды нашей истории могут потеряться в строках HTML-кода.
– В тот день за стойкой регистрации был парень по имени Джонсон, – сказала я тому молодому человеку. – Он здесь еще работает?
Джонсон, Джонсон. Он спросил у нескольких коллег.
– Никто здесь не знает такого человека, – ответил он.
Возможно, что он давно уже здесь не работает, но мне нужно было спросить. Я боялась встретиться с ним снова, но мне хотелось услышать его версию произошедшего. Как звучал мой голос, что он прочел в моем лице. Однажды он мне позвонил. Я была на изысканной вечеринке Стефани по случаю Дня благодарения. Прошло несколько дней с моего возвращения домой, и его голос в телефонной трубке был похож на руку, схватившую меня за горло. Я не могла понять, откуда у него мой номер. Какого черта, парень? Какого черта?! Успокоившись, я вспомнила, что сама его ему дала.
– Как вы считаете, кто-то еще в отеле может быть знаком с тем Джонсоном? – спросила я молодого человека за стойкой.
Парень нахмурился.
– Утренний консьерж, – ответил он. – Он работает здесь уже 25 лет. Если кто-то и знает того человека, то это он.
Я поблагодарила его и провела остаток дня, восстанавливая в памяти те шаги, которые я сделала столько лет назад. Это была экскурсия по моему собственному проблемному прошлому. Я испытала облегчение, поняв, насколько много моих воспоминаний были верными. В некоторых подробностях я ошибалась: постельное белье было жестче, чем мне казалось, а дверь отеля была вращающейся, а не раздвижной.
