Луч фонаря осветил лицо человека лет тридцати пяти, невероятно красивого. Во взгляде была видна твердость, показывавшая необыкновенную душевную мощь. Кожа была бледной, черты — правильными, губы — розовыми. Обнаруживалась в чертах лица и доброта.
А стряхнул с платья следы земли, оставленные ночным посещением сада на улице Вербуа, потом пошел к умывальнику и старательно вымыл руки, а из шкафа, стоявшего возле стола, достал треугольную шляпу с черной шелковой тесьмой и серый плащ.
Едва он шагнул на первую ступеньку маленькой лестницы, ведущей на второй этаж, яркий свет показался наверху, и нежный голос спросил:
— Это ты, Жильбер?
— Да, сестрица, это я! — ответил А.
Он проворно поднялся по лестнице. Молодая девушка стояла на площадке этажа с лампой в руке.
Девушка была среднего роста, нежная и грациозная, румяная, с большими голубыми глазами и прекрасными светло-русыми волосами золотистого цвета. Лицо ее выражало радостное волнение.
А и девушка, беседуя, прошли в комнату, просто меблированную, оба окна которой выходили на набережную.
— Ты видел Ролана?
Тот, кого девушка назвала Жильбером, взглянул на нее с улыбкой.
— Да, — сказал Жильбер, смеясь, — я видел Ролана, моя дорогая Нисетта. Он сказал, что ему хотелось бы называть меня братом, чтобы иметь право называть тебя своей женой.
Нисетта обвила руки вокруг шеи брата и, положив голову на его плечо, заплакала.
— Ты очень любишь Ролана?
— Конечно!
Нисетта произнесла это с наивностью, показывавшей ее чистосердечие.
— Нисетта, — сказал Жильбер твердым голосом и пристально посмотрел на сестру, — ты знаешь, что я не люблю никого на свете, кроме тебя.
— Дорогой брат, — живо перебила его Нисетта, — мое счастье в твоих руках, я буду слепо повиноваться тебе.
— Поцелуй же меня, Нисетта, иди скорее в свою комнату и ложись спать. Твое счастье в надежных руках.
Нисетта, в последний раз посмотрев на брата, ушла в соседнюю комнату. Жильбер не спускал с нее глаз.
«Люди терзают мое сердце, и Господь в своем щедром милосердии даровал мне этого ангела для того, чтобы остановить зло».
Он пошел к другой двери, напротив той, которая вела в комнату Нисетты.
— Проклятое французское общество! С какой радостью я заплачу наконец всем этим людям за зло, которое они принесли мне!
Он приложился лбом к стеклу; снег продолжал падать. В тишине послышалось пение петуха.
— Пора, — сказал Жильбер, вздрогнув, — будем продолжать мщение!
Снова подойдя к двери, он запер ее на задвижку. В комнате Жильбера стояли большая дубовая кровать с балдахином, огромный сундук, четыре стула и стол. Жильбер подошел к камину и, наклонившись, приложился губами к одному из отверстий на боковой раме. Раздался пронзительный свист где-то вдали, со стороны набережной, потом снова послышалось пение петуха. Жильбер погасил фонарь, который он поставил на стол, и комната погрузилась во тьму.
* * *
На часах «Самаритянки» пробило половину четвертого пополуночи. Это было через несколько минут после того, как А прислонился к двери дома на улице Сонри.
Под аркой какая-то черная масса еле заметно выделялась из сплошной темноты. Это были двадцать человек, прижимавшиеся один к другому и сохранявшие глубокое молчание. Вдруг раздался легкий шум. Между людьми, находившимися тут, проскользнул человек и сказал чуть слышно:
— Да!
Это слово, произнесенное в тишине, произвело магическое действие: радостный трепет пробежал по собравшимся, все выпрямились и, видимо, воодушевились.
— Внимание и молчание, — сказал пришедший.
Моментально воцарилась тишина. Снег продолжал идти всесильнее и сильнее и был до того обильным, что превратился в занавес, через который не мог проникнуть взор.
На «Самаритянке» пробило четыре часа, когда еще один человек, держась за конец веревки, другой конец которой был прикреплен к высоким сваям, спрыгнул под арку.
Все расступились, и человек этот остался один среди круга. Он был одет в темно-коричневый костюм, прекрасно обрисовывавший его красивую фигуру. На нем были большие сапоги, узкие панталоны и куртка, стянутая кожаным поясом. Голова его была не покрыта, волосы так густы и роскошны, что сам Людовик XIV позавидовал бы ему. Лицо украшали огромные усы и борода, покрывавшие всю нижнюю его часть. Густые брови нависали над глазами. Невозможно было разглядеть черты лица, потому что видна была только черная масса из бороды, усов, бровей и волос. Пара пистолетов, короткая шпага и кинжал были заткнуты за пояс. Через левое плечо человека был перекинут черный плащ. Он осмотрел всех быстрым взором.
— Вы готовы? — спросил он.
Все сделали утвердительный знак.
— Каждый из вас может стать богачом, — продолжал человек, — но дело опасное. Дозорные предупреждены. Выбраны лучшие солдаты. Вам придется драться. Половина из вас, может быть, погибнет, но другая половина получит сто тысяч ливров.
Послышались возгласы восторга.
— Дети Курятника! — продолжал человек. — Вспомните клятву, которую вы дали, когда признали меня начальником: чтобы ни один из вас не отдался в руки врагов живым!
Он направился к набережной, и все последовали за ним. Снег падал густыми хлопьями.
IV. Двенадцать гостей
В эту ночь легендарная балерина Комарго давала ужин. Дочь Жозефа Кюппи, воспитанница знаменитой Прево, Мари Комарго начала свое восхождение к успеху скандальным новшеством и громким приключением.
Новшество состояло в том, что Комарго была первой танцовщицей, которая решилась надеть короткое платье. Весь Париж толковал об этом в продолжение целого месяца. В один прекрасный вечер, во время представления, один из дворян бросился на сцену, схватил Комарго и убежал вместе с ней. Этим дворянином был граф де Мелен. Он увез Комарго и запер в своем особняке.
Отец Комарго обратился к королю, и только повеление Людовика XV возвратило свободу очаровательной пленнице.
В эту ночь за столом сидели двенадцать гостей.
Комарго, как подобает хозяйке, занимала первое место. По правую ее руку сидел герцог де Коссе-Бриссак, а по левую — герцог де Ришелье, напротив нее — мадемуазель Дюмениль, знаменитая трагическая актриса, имевшая огромный успех в роли Меропы, новом творении Вольтера, который был уже известен, хотя еще не находился в зените своей славы.
По правую руку Дюмениль сидел остроумный маркиз де Креки, впоследствии прекрасный полководец и хороший литератор. С другой стороны без умолку болтал блестящий виконт де Таванн, который в царствование Людовика XV сохранил все привычки регентства.
