В тот же вечер барон де Монжуа пришел к Урсуле и, найдя ее одну и в отчаянии, с участием спросил, что с ней. Она рассказала ему все.
— Вы можете спасти его? — спросила она, почти не сознавая, что говорит.
— Могу, — ответил де Монжуа.
— Что же сделать мне для этого?
— Полюбить меня.
Урсула подняла руки к небу: ответ барона привел ее в негодование. Минуту назад она верила великодушию этого дворянина, а он, не краснея, предложил ей самое постыдное условие. Урсула ничего не ответила, но в выражении ее лица было такое презрение, что Монжуа вышел, не сказав ни слова. Сыну мать ничего не сказала.
Тридцатого января молодой человек, богато одетый, пришел утром в лавку к Урсуле и попросил показать оружие. Урсула, бледная, отчаявшаяся, даже не поняла, о чем ее спрашивает незнакомец.
— Где Рено? — спросил незнакомец настойчиво.
Урсула зарыдала и рассказала, в чем дело. Покупатель раскричался и, назвав себя знатным вельможей и лучшим другом графа де Шароле, обещал Урсуле вызволить Рено в тот же вечер.
— Вот что вам следует сделать, — сказал он. — Сегодня состоится ужин в одном маленьком особняке, на котором будут присутствовать дамы из высшего общества, будет и Шароле. Я предупрежу хозяйку дома, которая окажет вам содействие. Она пришлет за вами. Вас привезут в особняк. Когда ужин будет в самом разгаре, войдите, бросьтесь к ногам графа и просите у него немедленного освобождения вашего мужа. При таком множестве гостей Шароле не посмеет вам отказать. Вы поняли меня?
Урсула схватила руки молодого человека.
— Если вы это сделаете, — сказала она, — вы приобретете навсегда мою признательность.
— Этот добрый поступок не будет стоить мне ничего, так что не благодарите, — ответил молодой человек.
Вечером, в половине седьмого, карета без гербов остановилась у дверей дома Урсулы Рено. Через пять минут лошади быстро поскакали. Это произошло, как я уже вам говорил, 30 января 1725 года.
— Продолжайте! — попросил Морлиер, когда граф А остановился. — Не томите нас. Момент самый интересный…
— Рассказывать осталось немного, — сказал граф. — Вечером 29 января Рено, в уверенности, что будет осужден и что ему не на что надеяться, повесился в своей камере. Но судьи собрались, труп притащили в зал суда, как это следует по закону, и он был осужден, а труп его повешен на виселице, где должен был провисеть целые сутки. Жильбер видел, как качалось на ветру тело его отца. Когда настала ночь, он решился на смелый поступок. Ночью он влез на виселицу и поцеловал отца в лоб, потом шепнул на ухо мертвому несколько слов. Было два часа утра.
— Господи, как страшно! — вздрогнула Бриссо.
— Остаток ночи, — продолжал граф, — Жильбер провел в молитве, а утром вернулся в Париж. Матери он не застал дома. Никто не знал, куда она направилась, и никто не видел ее с тех пор. Он поехал в Венсенн к сестре.
Никогда в жизни Жильбер не видел больше своей матери и не мог узнать, что с ней случилось. Он съездил в Бове. Где похоронили его отца, было неизвестно. У Жильбера не было даже могилы, на которой он мог бы молиться. Он решил воспитать свою сестру и трудился для нее, более чем для себя. Один дворянин с благородным сердцем, виконт де Таванн, отец нынешнего виконта, сжалился над мальчиком и над его сестрой. Он знал все об их беде, он давал работу Жильберу и назначил ему содержание. Никогда виконт не говорил об этом даже своему сыну.
Граф А опять замолчал, а затем, так как все смотрели на него с беспокойством, он прибавил:
— Я закончил.
— Зачем вы нам рассказали все это? — продолжал Морлиер, опорожняя свой стакан.
— Я вам объясню, — ответил граф А. — Дом, в который отвезли Урсулу Рено 30 января 1725 года, находился на улице Вербуа и принадлежал Сент-Фоа, в нем произошло сборище, на котором он избрал новую королеву. Молодым человеком, являвшимся утром к Урсуле, были вы, шевалье де ла Морлиер. Женщиной под вуалью, приезжавшей за Урсулой вечером, были вы, мадемуазель Бриссо; тогда, в начале своего пути, вы давали свой первый ужин в своем маленьком домике на улице Вербуа.
Морлиер и Бриссо переглянулись с выражением большого удивления и глубокого беспокойства.
— Но что… — спросил Морлиер. — Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, — ответил граф, — что в ночь 30 января 1725 года несчастная Урсула вошла в дом на улице Вербуа и не вышла оттуда!.. Я хочу сказать, что если бы вы сейчас вошли в сад этого дома и стали копать под деревом, находящимся в середине, то нашли бы останки Урсулы Рено с обручальным кольцом на пальце и веревкой на шее — да, нашли бы труп этой женщины, горе, страдания и муки которой были так велики, что за одну ночь она прожила тридцать лет, за одну ночь она состарилась и стала седой. Вот, что я хочу сказать! А теперь вы должны сказать мне, ла Морлиер и Бриссо, как произошло это преступление.
XXVII. 30 января 1725 года
Морлиер и Бриссо были потрясены до глубины души. Сен-Ле встал и подошел к двери, словно любуясь картиной, висевшей над ней.
— Я выражусь еще яснее, — продолжал граф. — Вы понимаете, о чем я спрашиваю? Если вы не будете мне отвечать, вам останется жить одни лишь сутки!
— Как?! — закричал Морлиер.
— Я не знаю, как вы умрете, но умрете вы непременно. Если же, напротив, вы будете со мной откровенны и расскажете все, что знаете, я награжу вас щедрее, чем сделал бы это Людовик Пятнадцатый.
— Что же вы хотите знать? — спросил Морлиер.
— Все, что вам известно о ночи 30 января 1725 года.
— Я расскажу все, что знаю, — ответила Бриссо, — мне нет никакой нужды что-то скрывать.
— И мне тоже, — прибавил Морлиер.
— Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте мне.
Настала минута молчания. Сен-Ле, по-прежнему любуясь картиной, стоял перед дверью. Граф продолжал:
— Это вы, Морлиер, 30 января приходили к Урсуле Рено?
— Я, — ответил шевалье.
— Кто вам дал это поручение?
— Барон де Монжуа.
— Вы заранее обо всем договорились с мадемуазель Бриссо?
— Верно, месье.
— Кто придумал этот план?
— Де Монжуа.
— Что именно вы должны были сделать и что сделали?
— Ничего. Моим визитом к милашке оружейнице и ограничивалось данное мне поручение. — Граф обернулся к Бриссо и сказал: — Теперь вы расскажите, что должны были сделать и что сделали?
— Я праздновала в тот вечер новоселье в моем домике, — ответила Бриссо, — и давала первый ужин. У меня должен был собраться весь цвет высшего общества. Этот маленький праздник стоил покойному Сент-Фоа четыреста луидоров.
