Провел ладонью сбоку по ребрам, двинулся вниз к резинке трусиков, скользнул под нее назад к ягодицам. Сжал сильно, до боли, заставив всхлипнуть и задрожать от его гортанного низкого выдоха. Дьявольский голос и эта осторожная ласка заставляли замирать от странного удовольствия, которое злило, напрягало и сводило с ума.
Ненависть смешивалась с непонятным томлением от этих касаний. Искуситель… каждое слово вспарывает нервные окончания, дразнит, щекочет, как тонким опасным лезвием. Пусть бы лучше бил и причинял боль. Это было бы естественно, так проще бояться и ненавидеть. Его. Не себя. Себя мне ненавидеть не хотелось — это слишком больно, осознавать себя ничтожеством или животным с самыми первобытными инстинктами.
— Купец обрадовался и спросил цену. А когда услышал, расхохотался.
Почему? Почему я так реагирую на этого мерзавца? Что с ним такое, черт возьми, и что такое со мной? Я чокнутая, как и он? Пусть отпустит меня… я не могу так.
— Зачем я вам? — вырвалось из пересохшего горла, когда мне раздвинули коленом ноги, подбивая снизу ступни носком начищенной до зеркальной поверхности туфли. — Вы мне противны до омерзения. Каждое ваше прикосновение хуже смерти…
Ладонь резко зажала мне рот.
— Золотые часы стоили один доллар и деревянные сто долларов.
Пальцы другой руки скользнули к груди. Поиграли с соском, сильно сжимая кончик, оттягивая и заставляя дергаться и извиваться, чтоб вырваться, но подонок прижал меня к стеклу, вдавил в него всем телом. И я чувствовала спиной его сильную мускулистую грудь, и как колотится глухо его сердце, почти так же, как и мое, если не сильнее.
— Когда купец, естественно, выбрал золотые часы, лавочник сказал, что их можно забрать лишь после того, как тот подпишет бумагу, в которой обещает после своей смерти оставить лавочнику тысячу долларов и эти часы.
Рука нагло проникла мне между ног, я замычала, заскользила ладонями по стеклу, но мужские пальцы уже двигались между складками плоти, заставляя взвиться от уже знакомого ощущения дикой пульсации. И я уже не знала, я извиваюсь, чтобы вырваться, или потому что мне нравится то, что он делает со мной.
— Это была точно такая же сумма, которая лежала у купца в кармане. Тот пожал плечами — он не стар и умирать не собирался, почему бы не подписать? Тем более часы поблескивали и манили драгоценными камнями. Протяни руку и возьми. Такая выгодная сделка.
Этот голос. Господи, почему у него такой невыносимо красивый хриплый голос? Он дразнит каждый напряженный в теле нерв, как и его ласка. Грязная, такая омерзительно грязная, как и весь он. Испорченный, циничный сукин сын, привыкший получать от жизни все. Раздвигает нижние губы, и я хватаю его за запястье так обреченно бесполезно, потому что он растирает ту самую пульсирующую и набухающую от каждого скольжения точку. Растирает медленно, не обращая внимание на то, как я царапаю его руку.
— Купец… какая же ты горячая, малышка, такая острая и твердая там… он подписал бумагу… даааа, твою мать, потеклааа девочка, — так пошло… так пошло-прекрасно звучат эти слова контрастом с его грубой наглостью, палец спустился вниз к самому входу и слегка вошел внутрь, заставляя меня снова начать дергаться, — какая же ты маленькая здесь. Тссс… расслабься, тебе же нравится. — и рывком на всю длину так, что зашлась, закатив глаза и выгнувшись назад.
Все замелькало и закрутилось под зажмуренными веками, я хватала воздух широко раскрытым ртом и дрожала как в лихорадке. Внизу живота зарождалась странная тяжесть. Сладкая боль, которую я никогда раньше не чувствовала. Я словно видела, как его сильные мужские пальцы с аккуратными ногтями растирают мою розовую плоть вкруговую умелыми властными движениями… Я представила это, и ощущение, что я сейчас умру, усилилось. Болезненно остро и так сладко колет самый кончик бугорка под его лаской, обвивает спиралью, тянется вниз, где палец ритмично и сильно входит в меня, чтоб тут же выскользнуть, размазывая влагу по вздрагивающему клитору и заставляя зайтись стоном-мычанием под его ладонью, зажимающей мне рот.
Та странная боль накрывает остро и медленно, отступая и снова сильными волнами захлестывая сознание. Задыхаясь, как в агонии, пытаюсь все же вырваться, испуганная, взмокшая и дрожащая, но он держит мертвой хваткой. И я чувствую спиной, как напряглись мышцы на его груди и стала влажной рубашка.
— Когда довольный своей покупкой купец выходит на улицу с золотыми часами в подарочной коробке, порыв ветра срывает железную вывеску…, попросишь меня не останавливаться, Надяяя? Ты ведь уже близко?
Не знаю к чему… но, да, я близко. И мне хочется закричать, чтоб не останавливался, и в то же время проклясть его и убить за это унизительное понимание, что я в его власти. Сотрясаясь всем телом, срываясь на рыдание, дрожа, как от адского удара тысячами молний, я прошептала протяжное «неееет».
Огинский умело сжал мой подрагивающий узелок, и оглушительно сильный экстаз, вспыхнувший от кончиков его пальцев там внизу, ослепил взрывной волной, окатившей все тело, заставившей забиться в его руках, судорожно сжимаясь мышцами лона вокруг все так же ритмично двигающегося внутри пальца под рычание Огинского, который уже буквально раздавил меня весом своего дрожащего тела.
— Купцу отрезало голову, она покатилась к крыльцу магазина. К самым ногам лавочника, — он говорил это, пока я сокращалась в мучительном болезненно-ослепительном наслаждении, которого раньше никогда не испытывала. От остроты ощущений у меня по щекам текли слезы. — Часы и тысяча долларов были отданы лавочнику, а жизнь купца стоила всего один доллар. Но он мог купить часы за сто долларов. Самые простые с золотыми стрелками и вечным механизмом.
Прижал меня к себе, подрагивающую, извивающуюся в его руках, ненавидящую себя за это унижение. Продолжает шептать на ухо, продлевая агонию наслаждения своим проклятым голосом и пальцами, поглаживающими чувствительную плоть.
— Никогда не стоит заключать сделку с дьяволом, как бы заманчиво она не звучала.
Я плакала с закрытыми глазами, а он ласкал меня там внизу, заставляя вздрагивать, и продолжал шептать.
— А говорила — омерзителен, и так сладко кончила… это был твой первый оргазм, малышка, верно? И ты продала его мне за звонок по телефону… дешево, не находишь? Я бы заплатил за него намного больше, если бы ты мне не лгала.
Убрал пальцы от моего рта.
— Звони. Я никогда не нарушаю обещаний.
Я тяжело дышала и едва стояла на ногах. Это было намного более сильным унижением, чем если бы он заставил меня сделать то, что он хотел. Огинский заставил меня его захотеть… и это намного хуже любого насилия над телом. Он насиловал мою душу и наслаждался каждой секундой этого насилия.
— Я просила другой бонус.
— А я разве сказал, что собираюсь менять награду? Хочешь другой бонус? Его надо заслужить. Одевайся, садись за стол, и мы обсудим пункты сделки еще раз. Я буду задавать вопросы, а ты на них отвечать. Честно отвечать.
