— Там… люди… они могли слышать, как я…
Замялась… а меня просто подбрасывает от этой нежной наивности. От ее стыда, от смущения, которого не встречал практически никогда. Сейчас не модно. Сейчас каждая пытается показать — насколько опытная и искушенная в постели, а у меня при этом тикает счетчик — сколькие ее искушали и учили. Мужчине все же важно быть первым, важно знать, что только его, и плевать на времена, во все времена всегда одно и то же. Женщина теряет свою ценность пропорционально количеству покрывавших ее самцов. И это не опыт — это бл*дство и хождение по рукам.
— Как ты кричала подо мной? — и смеяться, когда она спрятала лицо у меня на груди.
Нет, я не сходил с ума от счастья, как должен был. Мне была чужда способность наслаждаться самыми лучшими моментами в моей жизни, потому что я привык к тому, что они кончаются. Всегда. И я жадно брал все, что она мне давала. Каждый раз, как последний, словно ошалевший.
Я погрузил нас обоих в кипящее масло безумия, в котором я вдирался в ее тело, где только мог. Я не считал дни, неет, я считал секунды. Не мог отпустить ситуацию. И ее не мог отпустить.
Мне казалось, что она не хочет уходить, что она перестала думать о том, чтобы сбежать от меня, и я боялся, что она узнает о моей лжи… ведь я уже довольно долго лгал ей. Впервые в своей жизни я кому-то лгал из страха потерять. Это было низко и ничтожно, но я не мог ничего с этим поделать. Приезжал из офиса, смотрел, как бросается мне на шею, зверел, когда терлась об меня своим телом, и брал ее везде, где только мог взять.
Первые дни она шептала мне в ухо, слабо отбиваясь и все равно целуя меня в ответ.
— У меня там все болит после вчерашнего.
— Где там? — подхватывая на руки и усаживая на край стола в библиотеке, где она что-то писала в своей тетрадке, пока меня не было.
— Там, — опускает взгляд.
А я зарываюсь головой между ее ног и зализываю ее «там», как голодный зверь, пока она не начинает кричать и просить еще.
— Там скоро привыкнет, — пристраиваясь между распахнутых ног и глядя, как вспыхивает молниями небо, когда я жадно вхожу в ее тело.
И забываю обо всем. Моя собственная нирвана ослепляет настолько, что мне становится наплевать на окружающий меня мир. Мой собственный сконцентрирован только на ней, и он сгорит на хрен, если с ней что-то случится.
Помню, увидел, как эта сумасшедшая вошла в вольер к ротвейлерам после того, как я их наказал и лишил еды за то, что кинулись на одного из охранников и выдрали из его ляжки кусок мяса.
Увидел из окна кабинета и в первые секунды застыл с сотовым у уха, глядя, как она отпирает дверцу, и чувствуя, как холодеет все мое тело. Я понимаю, что уже ни хрена не успею сделать. Что, едва она переступит порог, эти твари сожрут ее, они этому обучены, и нет никого, кто мог бы их остановить. Швыряю сотовый и как обезумевший несусь по коридору вниз, распахивая ударом ноги дверь черного хода, и задыхаясь останавливаюсь как вкопанный у вольера, глядя, как она гладит одного из моих монстров между ушами, а второй облизывает ее пальцы. Она кормит их с рук…. твою ж мать.
Схватил ее за шиворот дрожащими руками, выволок из вольера, рыча прямо в лицо:
— Тыыыыыыы!
— Они скулили. Мне стало их очень жалко. Они голодные. Ты когда-нибудь испытывал чувство голода?
И хлопает глазами, а у меня голос отнялся от ужаса. Я держу ее за плечи дрожащими руками и ни черта не могу сказать.
— Я давно их кормлю… твой охранник, он обижал их. На Фанни шрамы от ударов, а Росси худой, и у него выпирают позвонки. Они его наказали… они не виноваты. Они хотели есть… а он дразнил и бил их.
А я ушам своим не верю, что не так с этой девочкой? Или со мной что-то не так. Она вошла к этим людоедам и протягивала им с руки куски мяса, и никто из них ее не тронул. Я вспомнил, как в нашу первую встречу сам натравил их на нее, и рывком прижал ее к себе за голову, вдавливая в свою грудь, впиваясь в ее волосы пальцами обеих рук и чувствуя бешеное желание вдавить ее всю в себя, чтоб срослась со мной. Пиздец какой-то. Это что-то жуткое, то, что я чувствую к ней, что-то бешеное и невменяемое.
Потом я брал ее прямо там у ограды, возле вольера, подняв под колени и вдавливая в плиты забора, вдалбливаясь в нее на бешеной скорости, выплескивая ярость за то, что напугала меня, за то, что вдруг испытал самый отчаянный ужас за всю свою жизнь.
Мне всегда казалось, что моя жизнь была полной… на самом деле я и не жил до нее. И я думал, что никогда не смогу ее отпустить и расстаться с ней.
Все, что я с ней вообще думал, было равно нулю. Потому что я осознал, что люблю ее. Наверное, примерно так же человек понимает, что он смертельно болен.
Глава 29
Я, как подарком, пользуюсь любовью.
Заслугами не куплена она.
И значит, добровольное условье
По прихоти нарушить ты вольна.
Уильям Шекспир
Это было сумасшествие. Каждый мой день превратился в ослепительно яркое сумасшествие. Нет, это не был рай, это не был ад, это было какое-то особенное место, принадлежавшее только нам обоим. Я не знала, что испытываю к нему, не знала, какое название имеет та метаморфоза, которая произошла со мной за эти дни. Я не знала, сколько их прошло этих дней или ночей, они все слились в вереницу похоти и марево страсти. Я не представляла, что способна на это. Способна сходить с ума от желания, чтобы он ко мне прикоснулся. Иногда Роман доводил меня до такого состояния, что я была готова опуститься на колени и умолять дотронуться до меня. Он изучал меня вместе со мной. Настолько глубоко и основательно, что каждый раз я поражалась тому, что этот дьявол творил с моим телом и как выворачивал мои мозги.
Он превращал в орудие сладких пыток все, к чему прикасался, в его руках эротично смотрелась даже расческа, потому что он мог вести ее зубьями по моей голой груди с возбужденными сосками, оставляя тонкие полосы и заставляя выгибаться от утонченного удовольствия прямо возле зеркала, глядя в его потемневшие глаза. Он обожал играть и испытывать грани моего терпения, доводить до исступления только словами, заставлять у него на глазах трогать себя и кончать под его бешеным взглядом. Доводить каждым словом, иметь ими так изощренно и профессионально, что иногда мне хватало всего лишь пары слов, чтобы взорваться. Он разбудил во мне ураган, о котором я даже не подозревала, и когда я уже сама набрасывалась на него, срывая одежду, впиваясь в его рот, он тихо смеялся и останавливал меня:
— Тшш, малышка, ты забыла, как говорила мне нет? Пришла моя очередь… Давай скажи мне, как ты меня ненавидишь за то, что я не даю тебе кончить. Покричишь для меня о своей ненависти?
Он выматывал меня физически, и я валилась с ног в самом прямом смысле этого слова. Засыпала прямо в столовой или у него в кабинете в кресле, и меня будили нежные прикосновения его языка. Я больше не жила в крыле прислуги, а они больше не смели поднять на меня взгляды. Но я точно знала — все они ждут, когда я впаду в немилость. Я так и читала на их лицах это вожделенное ожидание моего падения. Иногда мне казалось, что каждая из них мечтает поставить мне подножку.
