Первый из них, Кляйн Уильям (William Klein, род. в 1928) более известен в Европе, чем у себя на родине в США. Родился Кляйн в Нью-Йорке. В возрасте 14 лет, после окончания школы, он начинает изучать социологию в City College Нью-Йорка, а во время военной службы работает карикатуристом в армейской газете. В 1948-м, оказавшись после демобилизации в Париже, Кляйн поступает в Сорбонну, а в 1949-м в течение короткого времени учится живописи у Андре Лота (у которого ранее учится Картье-Брессон) и Фернана Леже, чьи идеи оказываются для будущего фотографа гораздо более важными, чем искусство. Кляйн работает как живописец, выставляясь в различных странах Европы (свою первую выставку он устраивает в возрасте 23 лет), по заказу архитекторов создает фрески в нефигуративной манере. В 1952-м, занимаясь одной из таких фресок в Милане, он фотографирует свое произведение и неожиданно увлекается самим процессом съемки. Заинтересовавшись возможностями абстрактной фотографии, он даже публикует собственную книгу абстрактных изображений. Во многом фотография приходится ему по вкусу именно из-за отсутствия в ней в те дни пафоса высокого искусства.
В 1954 году, вернувшись в Нью-Йорк, Кляйн встречается со своим знакомым, тогдашним арт-директором Vogue Александром Либерманом, который интересуется его ближайшими планами. Кляйн отвечает, что хотел бы сделать книгу по своим свежим впечатлениям от Нью-Йорка – этакий род фотографического дневника. По воспоминаниям фотографа, Либерман в ответ произносит: «Звучит интересно – мы сделаем порфолио и оплатим расходы». – И они оплатили – бумагу, пленку, лабораторный процесс, увеличение – все это было как-то сюрреалистично, странновато. Модный журнал финансирует фотографии, которые в то время были в высшей степени вызывающими и непубликуемыми, и хотя Либерману, кажется, они понравились, но никакого порфолио никогда составлено так и не было (…). В 1950-х было немного журналов, публикующих «серьезные» фотографии. Журналы по искусству этого почти никогда не делали, фотографические обычно были озабочены закатами, сморщенными старыми леди и рыбными портами, а Life и Look были Life и Look. И только в Harpers Bazaar вы могли, к примеру, увидеть снимки Брассая или Картье-Брессона. Сегодня Vogue стоит в супермаркетах на одной полке с Enquirer. Но тогда для многих Vogue был ежемесячной дозой культуры» (And he said, «That sounds interesting – we’ll do a portfolio and foot the bill.» And they did – paper, film, labs, enlarger – it was surreal and funny. Here was this fashion magazine financing photographs which were probably the funkiest and most unpublishable of the day, and although Liberman seemed to like them, that portfolio never got done. (…) In the 1950s, there weren’t many magazines publishing «serious» photography. The art magazines almost never did, and photography magazines were mostly preoccupied with sunsets, wrinkled old ladies and fishing ports – and Life and Look were Life and Look. It was only in Harpers Bazaar, for example, that you could see pictures of Brassai or Cartier-Bresson. Today, Vogue is on the same rack as the Enquirer in the supermarkets. But then, for many, Vogue was the monthly shot of culture).
Так Кляйн на целых восемь месяцев оказывается погруженным в интенсивный процесс съемки. «Я воображал себя этнографом, рассматривая ньюйоркцев как исследователь должен был бы рассматривать зулусов, в поисках самого сырого снэпшота, нулевого градуса фотографии» (I was a make believe ethnographer: treating new yorkers like an explorer would treat zulus – searching for the rawest snapshot, the zero degree of photography). Его фотографии создают субъективно достоверный образ города-муравейника с брутальной, бурлящей жизнью, снятой в манере, абсолютно адекватной ее роению – в искаженной оптике, в упор и как бы наугад, под резкими углами, вырывая фрагменты из городской толпы. «Я совершенно сознательно пытался делать нечто противоположное тому, что делал Картье-Брессон. Тот делал снимки без вмешательства (в то, что снимал). Он был как камера-невидимка. Я же хотел быть видимым настолько, насколько вообще было возможно. Моей эстетикой была «Daily News». Я видел книгу, которую хотел сделать, впавшим в неистовство таблоидом, вульгарным, зернистым, перечерненным, с брутальным макетом, с кричащими заголовками» (very consciously trying to do the opposite of what Cartier-Bresson was doing. He did pictures without intervening. He was like the invisible camera. I wanted to be visible in the biggest way possible. My aesthetics was the New York Daily News. I saw the book I wanted to do as a tabloid gone berserk, gross, grainy, over-inked, with a brutal layout, bull-horn headlines).
Одновременно Либерман предлагает Кляйну работать для Vogue. Фотограф соглашается: «Мне не нравилась идея пытаться продавать себя как живописца, умасливая коллекционеров, кураторов… Мне нравилось зарабатывать на жизнь и параллельно делать исключительно то, что хочешь. Vogue и Конде Наст в то время поддерживали традицию культурного патронажа. Как бы там ни было, я чувствовал, что такие отношения были более удобными, чем выпрашивание субсидий» (I didn’t like the idea of trying to sell oneself as a painter, buttering up to collectors, curators….I liked the idea of making a living with one hand and doing exactly what you wanted with the other. Vogue and Conde Nast, at that time, had a tradition of cultural patronage. Whatever, I felt this relationship was more comfortable than grant-hustling).
Клайн и существует согласно этому плану: «Отпечатки накапливались, я видел книгу, но издатели в Нью-Йорке ее не видели. Эх, это не фотография, это не Нью-Йорк, слишком черно, слишком однобоко, сплошные трущобы. А что такое, они думали, был Нью-Йорк? Так или иначе, я вернулся в Париж, нашел издателя, сделал макет, обложку, нашел типографию, пошел к печатникам» (The prints accumulated, I saw a book but editors, in New York didn’t. Ech, this isn’t photography, this is shit, this isn’t New York, too black, too one-sided, this is a slum. What else did they think New York was? Whatever, I went back to Paris, found an edi-tor, did the layout, the cover, the typography, went to the printers). В 1956-м его книга выходит в парижском издательстве Le Seuil с названием Life is Good & Good for You in New York William Klein Trance Withness Revels («Жизнь хороша & Тем лучше для вас в Нью-Йорке Уильям Кляйн Транс Свидетельство Буйство»). В этом название «было поровну от Madison Avenue и заголовков в прессе. В последних трех словах заключалось все, что я обязан был сказать о фотографии тогда и, более или менее, потом. Случай (chance) = транс (trance). Свидетельство (witness) = свидетельство (witness). Буйство (revels) = откровения (reveals)» (Half Madison Avenue, half headlinese. The last three words said about all I had to say about photography then and, more or less, since. CHANCE = TRANCE. WITNESS = WITNESS. REVEALS = REVELS). А макет издания, исполненный Кляйном и ставший продолжением его индивидуальной манеры, непосредственно стыкует отдельные изображения друг с другом (кстати, Кляйн не боится резать собственные изображения – по той самой причине, что сам же их и макетирует), фактически превращая их в смонтированную ленту кинокадров и как бы предвосхищая свои позднейшие занятия кинематографом.
