Впрочем, в этой второй зоне силы были явно неравны. Людовик XII сталкивается здесь сразу с несколькими противниками: папство (которому Лютер еще не обломал рога) переживает наивысший подъем престижа как носитель культуры, духовности… Облеченное растущей мирской властью, папство как нельзя лучше воплощает сильную, но разобщенную Италию. На юге Апеннинского сапога и на пиренейских границах антифранцузский пыл Папы поддерживает Испания. Венеция, вековой закат которой еще и не начался, пользуется поддержкой крестьян, проживающих на материке. Наконец, швейцарцы, которые в любой момент готовы двинуться на Милан с того времени, как французское присутствие, которое они на первых порах поддержали, стало для них помехой. Людовик XII, следуя своей привычной тактике, придерживался политики малых дел. Она состояла в том, чтобы направлять в Ломбардию на каждом «спазматическом» этапе завоевания армейский контингент численностью до 20 000 солдат. Это слишком мало (к великому счастью), чтобы разорить французского налогоплательщика и подорвать лестную репутацию короля как «Отца народа», сберегающего жизнь и налоги подданных и пользующегося поэтому огромной популярностью в своем королевстве. Но этого также слишком мало, чтобы одержать на полях сражений по другую сторону Альп военную победу. Впрочем, Людовик XII, несмотря на благоговение своей супруги Анны Бретонской перед Папой и Италией, не отказывается от поощрения стремления галликанской Церкви к автономии, чтобы успешнее противостоять козням Юлия И. Такая национальная политика, естественно, отвечает глубинным чаяниям духовенства Франции и большой части светской элиты. В определенном смысле она предвещает антиримские инициативы Лютера и англиканские шаги Генриха VIII, которые увенчаются успехом в соответствующих странах. Но в этом вопросе, в отличие от того, что предпримет позднее (и добьется успеха) английский монарх, король Франции проявит себя слишком нерешительным, чтобы продвинуться далеко вперед: ведь Людовик — не Филипп Красивый
[63]. Он, естественно, поддержал дерзкие тезисы Турской ассамблеи епископов (1510 г.) и Пизанского убогого собора (1511 г.), носившие в обоих случаях враждебный Ватикану характер
[64]. Однако после смерти неподражаемого Юлия II король встает на путь подчинения (не столь славный…) апостольской столице и откровенной поддержки с 1513 года пропапских тезисов большого собора в Латране
[65]. Правда, новый Папа Лев X (менее непредсказуемый, чем Юлий), возведенный на престол в 1513 году, охотно протягивает руку помощи действительно наихристианнейшему королю.
В своем стремлении дестабилизировать Италию, Людовик, с другой стороны, спровоцировал на своих собственных границах несколько незначительных, но болезненных неприятностей. В последние годы правления противники королевства доставляют немало хлопот «Отцу народа»
[66]: в 1512 году Арагон окончательно подчиняет себе юг Наварры и таким образом переносит северные границы Испании в наваррской зоне на линию хребта Пиренейских гор. Отсюда антииспанизм династии Альбре — Бурбон — Наварра, который будет еще остро проявляться в поведении Генриха IV. Что касается швейцарцев, то они попытались бросить вызов крепостным стенам Дижона. Ловкий Ла Тремуйль, за неимением других возможностей, добился их ухода ценой денежного выкупа и территориальных уступок. Но эти уступки не были одобрены Людовиком XII. В этом же году Генрих VIII высаживается в Кале и принуждает к постыдному «бегству» французскую армию в «битве» при Гингате, недалеко от Сент-Омера (август 1513 г.). Людовик XII вскоре овдовел, он глубоко опечален кончиной Анны Бретонской в январе 1514 года. Одряхлевший к своим 50 годам, он уладит все проблемы на северном фронте, женившись на обольстительной и галантной Марии Английской, сестре Генриха VIII. «Ничуть не меланхолична и вся в забавах» — ей всего 16 лет. Наихристианнейший король, изнуренный физическим недугом или медовым месяцем, утехам которого он отдается с рвением неофита, уходит в мир иной 1 января 1515 г.
Попав — и в общем неудачно — в итальянское осиное гнездо, Людовик XII тем не менее оказал стране огромную услугу, экспортировав столь лелеявшийся дворянством воинственный пыл и избавив таким образом своих подданных от гражданской войны в 1498-1515 годы (и первое, возможно, объясняет второе). Королевство ведет себя воинственно за своими пределами, в частности в юго-восточном направлении, но, за исключением отдельных вооруженных стычек между частными лицами, оно находится в состоянии глубокого мира внутри своих границ, которые иногда подвергаются лишь мелким нападениям со стороны англичан, швейцарцев… Ни Карл VII, ни Людовик XI, ни даже малолетний Карл VIII не могут похвастаться достижением такого внутреннего мирного спокойствия, которого добился Людовик XII и которое сохранится при Франциске I и Генрихе II, столь же поглощенных внешней политикой. Какое свидетельство неосознанной национальной мудрости! Взаимокомпенсируемые хитрости разума: спокойствие дома, в рамках границ, достигается ценой крупных человеческих и финансовых издержек за их пределами…
Заслуга в этом принадлежит, конечно, королю, но в большей мере — государственному аппарату — гражданскому и особенно военному, который намного усилился за два поколения после Столетней войны: теперь он достаточно силен, чтобы отбить у крупных сеньоров охоту вступать в междоусобные войны. И чтобы они возобновились (значительно позднее, в 1560-1561 гг.), магнатам потребуется такой весомый предлог (еще немыслимый в 1515 г.), как «ересь», или «новая религия».
Кроме того, Людовик XII предпочитает брать в долг, чем увеличивать налоги. С восшествием на престол он вводит существенные налоговые послабления, которые приветствует народ. Скуповатый, он был патологически прижимист: все это на пользу налогоплательщика. Он повысит налоги (умеренно) за счет налогового потенциала бурно развивающейся страны только в последние годы своего правления. Его популярность понятна. Она еще больше возрастет после его смерти в результате и пропаганды, и снисходительности потомков. Контраст в этом плане огромен по сравнению с жестокими 1420-ми или 1560-ми годами. Но что же происходит с самой властью и центрами принятия коллективных решений? Наблюдаются ли здесь единство, относительная гармония или банальные раскол и разногласия? В этой связи следует различать королевскую семью и за ее пределами — политическую элиту в целом.
