Рассмотрим, наконец, трудные вопросы, связанные с младшим братом Генриха III — Франсуа-Эркюлем, герцогом Алансонским, ставшим, в свою очередь, герцогом Анжуйским. Фракционная грызня часто является продолжением соперничества между братьями в королевских семьях, и Франсуа не стал исключением из этого правила.
Франсуа был интриганом по характеру, но интриганом неловким, неумелым. Чаще всего он поддерживал партию «политиков», группировавшуюся вокруг Монморанси-Дамвиля и объединявшую в своих рядах, особенно на юге Франции, и умеренных католиков, и гугенотов. Многие историки сурово судят Франсуа-Эркюля, который действительно выглядит как человек малопривлекательный, вероломный и не очень умный. Но следует ли ставить ему в вину то, что он прозорливо предугадал уместность в тех условиях того союза умеренных (папистов, не связанных с Лигой, и протестантов), возросшие силы которого в дальнейшем смогут обеспечить Генриху III его недолгое политическое выживание и, более того, окончательную победу Генриха IV? Вероятно, Франсуа-Эркюль был вовсе не столь глуп, как это представлялось его современникам и неосновательным биографам.
И за пределами узкого семейного круга у Генриха III существуют серьезные трудности с его «окружением». Его дед Франциск I и особенно его отец Генрих II — иначе говоря, Валуа довоенного периода — умели так или иначе распутывать сложные и опасные узлы противоречий, создававшихся мощными семействами Гизов, Монморанси, Бурбонов. Эта троица, проникнутая имперскими устремлениями, имеющая прочные связи с Капетингами, стремилась к такому разделу государственной власти, который был бы всем им выгоден. Но начиная с 1560 года Религиозные войны резко обострили извечные противоречия между этими кланами. Гизы стали поборниками католического интегризма. Наиболее видные из Бурбонов примкнули к протестантам, а Монморанси оказались где-то посередине. Генрих III рисковал оказаться в одиночестве. В таком враждебном окружении он должен был подумать о создании группы своих приверженцев. И он занялся этим, подыскивая себе сторонников среди и «дворянства шпаги», и возведенных в дворянское достоинство чиновников, и простолюдинов.
Военное дворянство — «дворянство шпаги» дало ему группу «миньонов» — любимчиков. Сейчас уже почти полностью отброшены россказни об их гомосексуальных связях
[118] с Генрихом, и мы не будем к ним возвращаться. Эти слухи распространялись весьма усердно и полемистами Лиги, и их оппонентами — гугенотами, в равной мере враждебно воспринимавшими ту политику «золотой середины», олицетворением которой начиная с 1577 года постепенно становился король. Монарх действительно любил этих своих приближенных, мужественных бойцов, прекрасно владевших шпагой, осыпал их роскошными подарками. Эти люди — забияки и дуэлянты, но в то же время люди дела, инициативные офицеры — составляют часть или, в трудные времена, весь основной костяк личной охраны Генриха III. Они возвращают ему бодрость духа в те моменты, когда он, как это с ним часто случается, впадает в депрессию. Вне Парижа они правят провинциями и городами, ведут в бой королевскую армию. Один из них — Франсуа д'О
[119], вопреки обыкновению, порвал с военной карьерой, как позднее это сделал Сюлли, ради карьеры финансиста. «Миньоны» вполне вписываются в давние, и подчас плодотворные, традиции королевского фаворитизма, ведущие свою 300-летнюю историю со времен Филиппа III Смелого, с 70-х годов XIII века. Эти традиции найдут свое продолжение и в дальнейшем.
Первое поколение драчливых королевских любимцев — Келюс, известный под прозвищем Кейлюс, д'О, Можирон, Дю Гаст, д'Эпине, Сен-Люк, Ливаро, Дентвиль, Сен-Сюльпис — состояло в основном из друзей юности Генриха, хорошо знавших его еще до вступления на трон. Ряды этой группы довольно быстро поредели: одни попали в немилость (заслуженно или нет) получившего бразды правления короля, другие, и их было большинство, погибли, как это случилось с участниками знаменитой «дуэли любимчиков» (2 апреля 1578 г.), в которой они завязали бой против сторонников клана Гизов под пустяковым (отношения с дамами) предлогом. (Не будем забывать, что в ту эпоху политическое убийство являлось одним из самых распространенных способов «обновления кадров». И это положение начнет понемногу меняться, а затем, после 1600-го и особенно после 1660 года, изменится существенно.) Бреши, образовавшиеся в рядах друзей короля и его бывших приближенных после этого первого побоища, открыли путь наверх для новой, второй смены любимчиков, состоявшей из людей еще более деятельных. Из их числа выдвигаются две крупные личности, по своему типу напоминающие Растиньяка, — это Эпернон и Жуаёз
[120]. За Жуаёзом постоянно следует многочисленная толпа родственников и приближенных. И тот и другой были выходцами из кругов добропорядочного южного дворянства, но отнюдь не высшей аристократии. Оба они выдвинулись и «поднялись» в Париж по воле монарха, высоко оценившего их смелость, качества характера, преданность, непомерное честолюбие и некоторую эксцентричность. Из них Генрих создал для себя заслон, прикрывающий его от Гизов и всей их камарильи. Обоих он сделал герцогами, давая им важные поручения, высокие военные, гражданские, дипломатические должности, а также и места в государственном и провинциальном управлении, приносившие им и власть, и доходы. Они были и рукой, и шпагой последнего из Валуа. А Жуаёз стал даже свояком короля, поскольку Его Величество женил его на лотарингской принцессе — сводной сестре королевы Луизы. Неоднозначный по возможным последствиям брак, который мог сблизить Жуаёза с Гизами! Но его убили в 1587 году. А карьера герцога д'Эпернона со взлетами и падениями продолжалась еще долгое время и после смерти короля-покровителя вплоть до тех времен, когда министром короля стал Ришелье.
