Из этой сжатой хроники явствуют два направления деятельности органа здравоохранения. С одной стороны, это эпидемиологические наблюдения в межгосударственном масштабе и быстрый, непрерывный обмен информацией. Другие магистратуры незамедлительно ставятся в известность относительно выработанных решений. С другой стороны, принимаются внутренние меры: координация действий по предотвращению заражения и подавлению его очагов, контроль над перемещением людей и товаров, санитарные свидетельства, лазареты, карантины для судов, создание органов на местах для претворения в жизнь разработанных директив.
И Флоренция, и вся Италия не являются исключением. Требование патентов на морские перевозки, где указываются пункты отправления и назначения (они «чистые», если судно идет из области, свободной от заражения, и «грязные» в противном случае), распространяется во второй половине XVI в. по всей Западной Европе, так же как и санитарные свидетельства. Санитарный кордон окружает Париж, дабы оградить его от чумы 1688 г. Санитарные кордоны устанавливаются более или менее своевременно, дабы ограничить чуму в Пруссии в 1709–1710 гг., в Провансе и Лангедоке в 1720–1721 гг., в Мессине в 1743 г. То, что в Шотландии карантин соблюдался строже, чем в Англии, считается причиной более раннего исчезновения там чумы. Островное положение Англии могло бы послужить прекрасной защитой, но карантинные меры, к которым прибегали английские власти, были нерегулярными и неадекватными вплоть до 1640 г. Если в Барселоне патент запрашивается для всех судов начиная с 1558 г., то русские станут требовать его в своих портах только в 1665 г., в связи с чумой, поразившей в это время Лондон.
Я перечислил здесь лишь меры, направленные на то, чтобы перекрыть пути заражению посредством ограничений на перемещения товаров и людей, и совсем не коснулся многих других предосторожностей, направленных — зачастую, по правде говоря, тщетно — на то, чтобы остановить ход эпидемий, как-то: закрытие домов больных, изоляция их семей, помещение и больных, и людей с подозрением на чуму в лазареты. Однако, судя по всему, уход чумы из Европы происходит одновременно с внедрением вышеописанных мер. Разумеется, распоряжения, перекрывающие торговые пути, часто нарушались, поскольку купцы несли из-за них серьезные убытки; санитарные свидетельства требовались не везде, и кордоны оказывались проницаемыми; наконец, отнюдь не все больные поступали в лазареты. И тем не менее нельзя отрицать, что комплекс мер, предпринятых в XVII и XVIII вв., в целом способствовал защите западного пространства, дробя его и деля на отсеки в случае опасности, ставя заслоны движению людей и товаров, переносящих блох и зараженных крыс. Эти действия способствовали снижению риска эпидемий и усилению позитивного влияния других факторов — появления Rattus norvegicus, отбора устойчивых к заражению крыс, некоторых улучшений личной и общественной гигиены и т. д., — что со временем и привело к исчезновению чумы. Естественно, такое объяснение можно полностью принять, лишь предположив, что вспышки чумы связаны с повторным внедрением инфекции извне через людей, грызунов или паразитов. Были, разумеется, зоны, где чума носила эндемический характер. Типичный случай — Лондон. Согласно Bills of Mortality, приведенным Граунтом, за период 1604–1666 гг. лишь три года (1629, 1633, 1635) не отмечалось ни одного смертного случая по причине чумы. Это — признак «сохранности» чумы среди крыс. Но Лондон был крупнейшим коммерческим центром, насчитывавшим сотни тысяч жителей; в других городах, не столь больших и густонаселенных, чума, скорее всего, не задерживалась, и последующие ее вспышки снова и снова вызывались занесением инфекции извне. Тот факт, что чума довольно долго не уходила из восточной части Европы, ближе расположенной к очагам инфекции и не способной осуществить защитные меры, то есть поставить санитарный кордон вдоль исключительно протяженной сухопутной границы — в то время как в Западной Европе основную проблему представляли перевозки морем, которые гораздо легче контролировать, — является лишним доказательством обоснованности вышеизложенной гипотезы.
Демографические потери
Четвертая и последняя тема нашего разговора о чуме касается той дани, которую заплатил ей континент своим народонаселением. В течение трех веков чума была самой мощной преградой демографическому развитию Европы, и было бы весьма поучительным подсчитать, скольких человеческих жизней она стоила. Но точный подсчет невозможен: для большей части этого периода отсутствуют достоверные источники. Вспышки болезни не всегда должным образом фиксировались, особенно в сельской местности или на периферии: даже при наличии заслуживающих доверия источников причина смерти указывалась неверно, а потери раздувались за счет мигрантов, беженцев и т. д. Таким образом, у демографа есть тысяча причин отказаться отвечать на простой вопрос: сколько человеческих жизней унесла чума?
Впрочем, чтобы дать приблизительный ответ на этот вопрос, данных у нас достаточно. Решающую роль в оценке потерь играет значительный разрыв в численности европейского народонаселения между максимумом, достигнутым в конце XIII — начале XIV в., и минимумом, пришедшимся на XV в. То, что основной причиной снижения численности населения были накатывавшие одна за другой волны чумы, признается почти всеми учеными, за редкими исключениями. Оценки, представленные на рисунке 1.1, демонстрируют убыль европейского населения между 1300 и 1450 гг. примерно на одну треть, с пиками в 60 % для стран Северной Европы. Доказательства демографических потерь, часто, правда, ограниченные чисто локальными подсчетами, обильны и неопровержимы. Приведем лишь несколько примеров: четыре участка сельской местности Тосканы показывают между четвертым десятилетием XIV в. и третьим десятилетием XV в. демографические потери в пределах от 47 до 80 % населения; аналогичные результаты имеются и для других участков края; во Франции исследования указывают на демографические потери в таких разных регионах, как Прованс, Дофине., Нормандия и Иль-де-Франс, между временем до чумы и третьей четвертью XV в. в пределах от 57 до 80 % населения. В Англии существуют расхождения в оценках численности населения до чумы (они колеблются от 3,7 до 6,2 млн чел.), но не в оценках минимума, от 2 до 2,5 млн чел., пришедшегося на вторую половину XV в.; другие косвенные данные, основанные на изучении завещаний, указывают на недостаточное для простого замещения поколений воспроизводство, имевшее место на протяжении почти всего столетия, в результате чего численность населения снизилась почти на 60 %. В Норвегии численность населения в 350 тыс. жителей, достигнутая к 1300 г., снизилась до 125 тыс. жителей между 1450 и 1500 гг. В целом Европе понадобилось два века, чтобы вернуться к уровню заселенности 1348 г.
Поищем более убедительные доказательства опять же в Тоскане (рис. 4.2), где для некоторых населенных пунктов (Флоренция, Сиена, Ареццо, Сансеполькро) имеются записи смертей по годам, демонстрирующие высочайшие пики смертности в годы, отмеченные эпидемиями чумы: 1348, 1363, 1374, 1383, 1390, 1400 гг. и т. д. Итак, в период с 1340 по 1450 г. кризисы (определяемые увеличением числа смертных случаев в три или более раза по отношению к обычному количеству смертей) повторяются в среднем раз в девять лет. Распределив эти кризисы по интенсивности, получим увеличение числа смертных случаев в шесть раз по сравнению с обычным количеством смертей. Остановимся на этой цифре и произведем простые арифметические действия: увеличение в 6 раз — предполагая, что нормальная смертность составляет 3 % в год, — означает потерю в 18 % за счет смертей, а предположив, что и рождаемость будет составлять 3 %, чистую потерю в 15 %; приняв также, что за девять лет, следующих за кризисом, восстанавливается 10 % утраченного населения (а это предполагает естественный годовой прирост около 1 %, довольно высокий для традиционного типа воспроизводства), то чистые потери за девять лет составят 5 % населения. Если просчитать динамику за весь век, чистые потери составят 43 %, что соотносится с оценками убыли европейского народонаселения в позднее Средневековье между максимумом и минимумом его численности.
