Серьезной проблемой для ополчения в 1812 г. был дефицит огнестрельного оружия. К концу июля Россия столкнулась с острой нехваткой ружей. К тому моменту было роздано почти 350 из 371 тыс. ружей, имевшихся на складах за полтора года до начала войны. Текущий выпуск ружей практически полностью зависел от действий государственных и частных производителей в Туле. В течение мая-декабря 1812 г. в Туле было изготовлено 127 тыс. ружей, в среднем по 16 тыс. в месяц. После падения Москвы, однако, многие ремесленники разбежались из Тулы по своим деревням, это на протяжении многих недель серьезным образом сказывалось на объеме производства, что привело в ярость Александра I. Впоследствии много усилий пришлось направить на производство пистолетов для кавалерийских резервов, и на какое-то время главным источником получения ружей для российской армии стал импорт 101 тыс. штук из Великобритании и захват многих тысяч ружей у французов. Верно то, что М.И. Кутузов первоочередной задачей считал вооружение новых рекрутов, предназначавшихся для полевой армии. Ополченцы находились в хвосте очереди на получение огнестрельного оружия. То, что доставалось на их долю, обычно было плохого качества, и большинство ополченцев в декабре 1812 г. были по-прежнему вооружены вилами
[392].
Все это сильно расстраивало М.И. Кутузова. После назначения на пост главнокомандующего одной из первых его забот было выяснить, какие резервные силы поддерживали полевые армии. Истинное положение дел удручало. Последними остатками того, что изначально рассматривалось как вторая линия обороны, были батальоны М.А. Милорадовича, большая часть которых примкнула к Кутузову до Бородино. Все, что от них осталось, были полки Д.И. Лобанова-Ростовского и А.А. Клейнмихеля и ополчение. Даже если бы Лобанов поспел к обороне Москвы, Александр I все равно запретил бы М.И. Кутузову использовать его полки. По мнению императора, новобранцы были недостаточно обучены и, что еще важнее, следовало сохранить костяк, вокруг которого новые рекруты могли бы сплотиться и стать боеспособной армией. Часть ополченцев из Московской и Смоленской губерний действительно прибыли для обороны города вовремя. После Бородино Кутузов частично включил их в состав своих полков с целью восполнить понесенные ими огромные потери. Однако, имея в своих рядах столько плохо обученных, а порой даже и невооруженных людей, совсем не удивительно, что Кутузов и Барклай отказались от идеи проведения рискованного сражения в предместьях Москвы
[393].
В результате город был потерян. Благодаря Милорадовичу и Барклаю армия не распалась во время отступления через Москву, но в последующие дни она подошла к этому ближе, чем когда бы то ни было. Кутузов, проезжая перед своими маршировавшими полками, впервые не был встречен приветственными криками «ура!» К истощению и огромным потерям теперь добавились чувства позора и отчаяния, вызванные оставлением Москвы без боя. Как всегда, лишь тонкая грань отделяла официальную реквизицию от грабежа. Дисциплина в армии страдала, и многие солдаты начали опустошать близлежащие деревни. Пальма первенства в этом деле принадлежала казакам, но они отнюдь не были единственными, кто принимал в этом участие. Неподалеку от Тарутинского лагеря возник импровизированный рынок награбленного, идея которого формально была позаимствована у французов
[394]. Большая часть солдат пребывала в глубоком унынии и чувствовала себя предателями в связи с оставлением Москвы.
В грабежах участвовали даже некоторые младшие офицеры. Поручик И.Т. Радожицкий вспоминал: «Суеверные, не постигая, что совершается пред их глазами, думали уже, с падением Москвы, видеть падение России, торжество Антихриста, потом скорое явление страшного суда и кончину света». Находившийся далеко от Москвы в расположении Третьей Обсервационной армии А.П. Тормасова генерал-майор князь В.В. Вяземский вопрошал Бога, почему тот позволил Москве пасть: «Боже! За что же? Наказание столь любящей тебя нации!» При этом на примете у Вяземского имелось множество вполне мирских зол, на которых следовало возложить вину за случившееся. В их числе были: водворение иностранцев, просвещение, Аракчеев и Клейнмихель, а также плоды, «распутством двора выращенные». Если даже это звучало почти что как обвинение в адрес императора, великая княгиня Екатерина Павловна в своих письмах к брату была еще более откровенной. Она писала ему, что многие осуждают его за то, что он неумело вел войну и обесчестил Россию, оставив Москву без боя
[395].
Хотя чувство отчаяния было острым, прошло оно довольно быстро. В течение нескольких дней настроения начали меняться. Штабной офицер писал, что уныние, которое поначалу вызывал вид горящей Москвы, скоро сменилось гневом: «Ныне мужество мое возрождается, и я снова горю мщением». Начало распространяться мнение, что далеко не все еще потеряно, и что, как это выразил молодой поручик А.В. Чичерин из Семеновского полка, варварам, вторгшимся в его страну, придется поплатиться за свою «дерзость». Свой вклад в перемену настроений внес М.Б. Барклай де Толли, посетивший каждый отряд своей армии для того, чтобы объяснить, почему у русских теперь имелось преимущество, и почему они одержат победу в кампании. Поручик Г.П. Мешетич вспоминал, как Барклай объяснял его артиллерийскому расчету, что действовал согласно плану, и что «такая продолжительная ретирада отвлекла неприятеля от всех выгод в его армии и послужит ему гибелью, и что он впал в приготовленные ему сети, из которых он не выпутается иначе как истреблением оного»
[396].
В Тарутино в армии вновь появились некоторые атрибуты нормальной жизни. Кутузов настоял на том, чтобы религиозные службы совершались каждый воскресный и праздничный день, и подавал личный пример, присутствуя на каждой из них. На выручку пришел еще один важный элемент русской жизни — баня: полки приступили к строительству собственных бань. Строгий кодекс армейской дисциплины на этот раз также сыграл положительную роль. 21 октября, например, Кутузов утвердил смертный приговор, вынесенный военным судом прапорщику Тищенко, который превратил находившийся под его командованием егерский отряд в разбойничью шайку, грабившую и даже убивавшую местное население. Смертный приговор в отношении одиннадцати действовавших под его началом егерей был заменен на троекратное прохождение сквозь строй, состоявший из тысячи человек
[397].
