Наилучшим образом политика Александра того времени отражена в меморандуме, поданном ему в феврале 1813 г. Карлом Нессельроде, главным дипломатическим советником императора. Следуя требованиям такта, меморандум начинался с повторения слов самого императора, ранее обращенных к автору данного документа. Александр заявлял о том, что его важнейшей задачей является утверждение длительного мира в Европе, который был бы устойчив к воздействию власти Наполеона и его честолюбивых замыслов:
«Самым верным способом достичь этой цели было бы, без сомнения, вернуть Францию к ее естественным границам таким образом, чтобы все, что не расположено между Рейном, Шельдой, Пиренеями и Альпами, перестало не только входить в состав Французской империи, но и быть от нее в зависимости. Это, конечно, максимум того, что мы могли бы желать. Но эти наши желания нельзя осуществить без содействия Австрии и Пруссии».
По признанию Нессельроде, не только участие Пруссии было еще под вопросом, но существовала даже вероятность того, что Австрия останется союзником Наполеона. Если бы Пруссия присоединилась к России, а Австрия заняла враждебную позицию, самое большее, чего смогли бы достичь союзники, так это удержать линию обороны вдоль Эльбы и сделать ее постоянной границей Пруссии. Нессельроде был уверен, что Пруссия вскоре станет союзником России, но даже если бы этого и не произошло, у России были все основания поспешить оккупировать Варшавское герцогство, которое являлось существенным элементом безопасности Российской империи, а также, несомненно, могло быть использовано в качестве разменной фигуры в ходе будущих мирных переговоров
[498].
Меморандум Нессельроде являлся иллюстрацией того, сколь сильно изменилась природа войны, которую собиралась вести Россия. С началом кампании 1812 г. дипломатия до конца года оставалась на вторых ролях. Напротив, в весеннюю кампанию 1813 г. Россия не могла достичь поставленных целей одними военными средствами. Чтобы добиться успеха, ей требовалась помощь Австрии и Пруссии, а этого, в свою очередь, можно было достичь только лишь за счет комбинации дипломатических и военных мероприятий. Как это вообще было свойственно Нессельроде, тон подготовленного им меморандума был спокойным и трезвым. В нем не содержалось, например, упоминаний о преследовании Наполеона до самого Парижа или свержении его режима. Эти цели показались бы совершенно недостижимыми в феврале 1813 г. и отпугнули даже Пруссию, не говоря уже об Австрии.
Столь же реалистичными были представления Нессельроде о соотношении сил. Некоторые советники Александра грезили о том, что им удастся поднять европейское — в частности, на территории Германии — восстание против наполеоновской тирании. Во главе этого течения стоял барон Генрих фон Штейн, бывший глава прусского правительства, присоединившийся к свите Александра в 1812 г. Напротив, в меморандуме Нессельроде ничего не говорилось о народных восстаниях или общественном мнении. Для него имели значение лишь государства и правительства. В целом события 1813–1814 гг. подтвердили его правоту. Как бы ни было настроено против Наполеона общественное мнение Рейнской конфедерации, ее правители относились к нему лояльно, а большая часть их солдат практически до самого конца верой и правдой сражались на его стороне. В 1813 г. Наполеон потерпел поражение не от повстанцев или националистических движений; это произошло потому, что впервые Россия, Пруссия и Австрия сражались заодно и потому, что, в отличие от событий 1805 и 1806 г., к началу кампании русские армии уже находились в Центральной Европе.
Однако Нессельроде утверждал, что только государства и правительства имеют реальный вес в международных делах — отчасти потому, что он твердо верил в то, что это должно было быть именно так. Подобно Меттерниху, которым он восхищался, Нессельроде жаждал стабильности и порядка среди нескончаемых перипетий времен Французской революции и правления Наполеона. Оба государственных деятеля опасались, что любая форма политического устройства, организованная «снизу вверх», независимо от того, возглавляли ли ее демагоги-якобинцы или патриотически настроенные прусские генералы, ввергнет Европу в пучину нового хаоса. Однако по иронии судьбы зимой 1812–1813 гг. именно прусским генералам, действовавшим без санкции короля, суждено было запустить процесс, завершившийся заключением русско-прусского союза против Наполеона, что стало первой крупной дипломатической победой Нессельроде и Александра в 1813 г.
Генерал-лейтенант Ганс Давид фон Йорк, командовавший прусским корпусом на левом фланге наполеоновской армии, был очень непростой личностью даже в сравнении с высшим генералитетом русской армии той эпохи. Высокомерный, вспыльчивый и чрезмерно придирчивый, в качестве подчиненного он был настоящим кошмаром. Другой командир прусского корпуса на востоке, генерал-лейтенант Фридрих Вильгельм фон Бюлов, рассказывал русским, что на самом деле действия Йорка в большей мере определялись не патриотизмом, а личной неприязнью по отношению к его французскому командиру, маршалу Макдональду
[499].
Это было несправедливо, поскольку нет оснований сомневаться в том, что Йорк внес весомый вклад в восстановление независимости, чувства национальной гордости и статуса Пруссии. В ноябре и декабре 1812 г. генерал-губернатор Риги маркиз Филипп Паулуччи попытался привлечь Йорка на сторону русских, сыграв на этих струнах. Тот факт, что Йорк ответил на письмо Паулуччи, укрепило надежды последнего. Первоначально он относил осторожность прусского генерала на счет необходимости получить соответствующие распоряжения от короля. К концу декабря, однако, у Паулуччи возникли опасения, что Йорк просто тянул время. В результате краха Великой армии в изоляции оказались силы Наполеона в южной Латвии. Приказ об отступлении они получили очень поздно. Паулуччи начал опасаться, что Йорк всего лишь дурачил русских для того, чтобы сразу отвести все свои корпуса обратно в Пруссию. 22 декабря в корреспонденции, отправленной от Паулуччи к Йорку, была и записка, содержащая в себе угрозы
[500].
Однако угрозы русских обрели реальные очертания только тогда, когда авангард корпуса Витгенштейна под командованием генерал-майора Иоганна фон Дибича отрезал линию отступления Йорка близ Колтынян. Даже тогда Йорк мог бы пробиться сквозь слабый отряд Дибича, если бы пожелал этого. Мысль о том, что пролитие прусской и русской крови будет воспринято как заслуга угасавших сил наполеоновской армии, должна была сдерживать Йорка. Важнее было то, что присутствие Дибича давало Йорку необходимый предлог для того, чтобы выставить дело так, будто бы он действовал под давлением обстоятельств. Он приступил к обсуждению условий с Дибичем, взяв за основу предложение Паулуччи по нейтрализации прусского корпуса. Несомненно, успешному ходу переговоров способствовало то, что сам Дибич был немцем и сыном бывшего прусского офицера.
