Однако даже если Наполеон и допустил ошибку, не воспользовавшись дипломатией более умело с целью выявления потенциальных разногласий в стане своих врагов, его точку зрения летом 1813 г. можно понять. Отказ от серьезного рассмотрения условий мира был гораздо менее очевидным просчетом, чем изначальное согласие Наполеона на перемирие. Французский император опасался, что как только он начнет делать уступки, союзники увеличат требования. Он был прав: русские и пруссаки намеревались сделать именно это. Уступки в северной Германии, которых от него добивались, предположительно могли оказаться приемлемыми в контексте такого мира, который предусматривал бы возвращение французских колоний, но едва ли следовало ожидать, что Наполеон уступит эти территории по условиям континентального мира и тем самым лишит себя возможности использовать их в качестве разменной монеты в торговле с англичанами.
В основе всех этих мирных переговоров лежала одна фундаментальная проблема. Союзники и прежде всего Австрия стремились к чему-то вроде баланса сил в континентальной Европе. Наполеон же был приверженцем идеи создания в Европе французской империи или по крайней мере установления господства Франции. Его сторонники могли утверждать — с большим или меньшим основанием — что до момента упрочения в том или ином виде французского владычества на европейском континенте Наполеон проигрывал в войне с Великобританией и созданной ею чрезвычайно могущественной морской империей. Основная проблема Наполеона заключалась в том, что хотя континентальные державы противились британскому варианту империи, ее французский вариант представлял гораздо более непосредственную угрозу их интересам. Дипломатия, применяемая в любом объеме и сколь угодно тонкая, не могла этого изменить. Единственным способом, при помощи которого Наполеон мог заставить континентальные державы принять его империю, было вновь внушить им чувство страха перед французской военной мощью, страха, от которого европейцы было избавились после поражения Наполеона в России в 1812 г. В 1813 г. эта цель была вполне достижимой. Наполеон имел все основания полагать, что он в состоянии нанести поражение России, Пруссии и Австрии, поскольку шансы на победу были практически равны. Это обстоятельство добавляет драматизма осенней кампании 1813 г.
По численности войска Наполеона уступали армиям коалиции, но эта разница была невелика. Согласно официальным данным русской и прусской сторон, союзные войска в Германии в начале осенней кампании насчитывали чуть больше полумиллиона человек. Наполеон же в начале августа предполагал выставить 400 тыс. человек, не считая корпуса Даву в Гамбурге, который впоследствии смог освободить от гарнизонной службы 28 тыс. солдат и бросить их в наступление на Берлин. 6 августа начальник штаба Наполеона рапортовал о наличии в рядах французской армии 418 тыс. человек. Точную численность войск, задействованных на полях сражений, невозможно определить ни для одной из сторон: по грубым подсчетам в первые два месяца кампании Наполеон мог выставить более четырех человек против каждых пяти солдат коалиции. К счастью для союзников, 57 тыс. французских войск воевали против Веллингтона в Пиренеях, а еще один небольшой корпус под командованием маршала Сюше все еще пытался удержать Каталонию
[638].
После двух месяцев боев некоторый перевес оказался на стороне коалиции. Единственным подкреплением, прихода которого мог ожидать Наполеон, был небольшой корпус Ожеро, формировавшийся в Баварии. При встречном движении Ожеро возникала опасность того, что Баварии будет легче переметнуться на сторону противника, что и произошло в октябре. В какой-то мере русские столкнулись с похожей дилеммой в герцогстве Варшавском, где Польская армия Беннигсена являлась одновременно стратегическим резервом и оккупационной силой. У России, однако, имелась возможность ввести на территорию герцогства Резервную армию Лобанова-Ростовского взамен 60 тыс. войск Беннигсена, отбывавших в Саксонию. Также в сентябре и октябре стабильный приток рекрутов пополнил ряды армии Шварценберга. Кроме того, если выйти за рамки кампании 1813 г., становится ясно, что Австрия и Россия располагали более крупными резервами свежих людских ресурсов, чем Наполеон, особенно в том случае, если бы он был вынужден полагаться исключительно на население Франции. Поэтому самые высокие шансы нанести поражение коалиции у Наполеона имелись в первые два месяца осенней кампании. Маловероятно, чтобы эта мысль тревожила французского императора. В конце концов большинство своих великих побед он одержал за еще меньший срок.
Однако он добился этого, командуя лучшими солдатами, чем те, что находились под его началом в 1813 г. Прежде всего Наполеон сильно уступал союзникам в кавалерии. За время перемирия его конные части заметно улучшились, преимущественно в количественном отношении. Несколько хороших кавалерийских полков впоследствии прибыли из Испании. Гвардейская кавалерия в основном была хорошо подготовлена, равно как польские полки и часть германских. Но подавляющее большинство наполеоновской кавалерии все еще сильно уступало российским резервам, сформированным Кологривовым, не говоря уже о старых русских кавалеристах. Кроме того, все источники сходятся на том, что кавалерия была наиболее подготовленной частью австрийской армии. Ситуация в артиллерии была, пожалуй, обратной. Снаряжение у французов было гораздо менее громоздким, чем австрийские пушки и зарядные ящики. Артиллерия Пруссии была столь слаба, что русским пришлось откомандировать часть своих батарей в расположение некоторых прусских дивизий, чтобы обеспечить им достаточную огневую мощь. В работе по истории прусского генерального штаба делался вывод о том, что офицеры французской артиллерии обычно действовали более умело по сравнению с их коллегами в рядах союзных армий. Главным преимуществом союзников по части артиллерии была ее многочисленность. Если бы им удалось собрать на одном поле боя три полевые армии и Польскую армию Беннигсена, превосходство их огневой мощи стало бы подавляющим
[639].
Большую часть пехоты как войск коалиции, так и Наполеона составляли новобранцы, до августа 1813 г. ни разу не нюхавшие пороху. Французские призывники были моложе, чем у союзников, и при этом многие из них принимали участие в весенней кампании, чего нельзя было сказать ни об австрийском, ни прусском ландвере. Русские резервы также шли в бой впервые, но они по крайней мере имели много времени на подготовку, обычно были очень упрямы и не унывали. Однако важнее всего было то обстоятельство, что в рядах русской пехоты находилось больше ветеранов, чем в составе французской. Речь шла не только о тех, кто прошел войну 1812 г. и весеннюю кампанию 1813 г., но также о многих тысячах ветеранов, во время перемирия вернувшихся в свои полки из госпиталей и командировок. Не удивительно, что исключительно высокий процент ветеранов был в лейб-гвардии. Полки лейб-гвардии не участвовали в боях весной 1813 г., и многие из них были пополнены за счет ветеранов, отобранных из полков армейской пехоты. За время перемирия, например, Белостокский полк в составе армейского корпуса Остен-Сакена направил 200 ветеранов в лейб-гвардии Литовский полк, а 94 ветерана Ярославского полка были переведены в лейб-гвардии Измайловский полк
[640].
