Будучи старшим офицером в армии Блюхера, Ланжерон, однако, нес некоторую ответственность за поддержание добрых отношений между русскими и прусскими войсками, а также их военачальниками. Это представляло определенные трудности. Ланжерон не говорил по-немецки, а Блюхер не знал ни слова по-французски или по-русски. Общение на французском языке шло через начальника штаба Блюхера Гнейзенау. Подобно многим французам того времени, Ланжерон смотрел на немцев скорее как на объект шуток, как-то заметив, что «тяжеловесность, строгий формализм, слабое воображение этой нации, а также отсутствие у нее утонченности вызывают неприязнь по отношению к ней у других народов». Гнейзенау ненавидел французов еще больше, чем Ланжерону не нравились немцы. Кроме того, начальник штаба Блюхера был своего рода радикалом, грезившим о том, что ему удастся довести германский народ до столь же сильного националистического безумия, которое в свое время охватило революционную Францию. К французу, имевшему схожие наклонности, он питал бы ненависть, но понимал бы его; совсем иначе обстояли дела с графом, находившимся в эмиграции и сражавшимся против собственной страны
[657].
Командная структура Силезской армии действительно сулила катастрофу. Сакен и Блюхер по крайней мере могли общаться по-немецки. Со временем они стали восхищаться отдельными качествами друг друга. Их хорошие отношения, однако, были нежданной благодатью, поскольку Сакен был остер на язык, отличался взрывным темпераментом и имел плохую репутацию в качестве подчиненного. При всем при этом по сравнению с Йорком он был просто ангелом. Командир прусского корпуса считал Блюхера идиотом, а гораздо более молодого Гнейзенау — не более чем военным теоретиком и опасным радикалом. То, что он начал подчиняться приказам этой парочки, было очевидным унижением с точки зрения заслуг Йорка и здравого смысла. Именно с этими верховными военачальниками во главе Силезская армия 21 августа осознала, что противостоит самому Наполеону, его гвардии и основным резервным силам французской армии, которые поспешили на подмогу корпусам, отступавшими перед войсками Блюхера.
Блюхер предпринял ответные действия в соответствии с Трахенбергским планом. Находившиеся под его командованием корпуса отходили и отказывались ввязываться в крупное сражение. Как и следовало ожидать, русские делали это с холодным профессионализмом. На правом крыле, близ Бунцлау Сакен спокойно прождал пять часов, которые потребовались корпусам Нея, Мармона и Себастьяни, чтобы развернуть против него войска. Затем он предоставил пехоте Ливена и кавалерии Васильчикова умело и дисциплинированно провести арьергардные бои, посредством которых удалось расстроить планы неприятельских военачальников и удержать французов на почтительном расстоянии. В одном Белостокском полку десять солдат были награждены крестами за выдержку, храбрость и умение, продемонстрированные ими в сражении при Бунцлау 21 августа. Пехоте очень сильно помогло то, что Васильчиков был одним из лучших командиров легкой кавалерии в Европе, а его полки по всем параметрам превосходили противостоявших им всадников II кавалерийского корпуса генерала Себастьяни
[658].
На противоположном фланге армии Блюхера арьергард под командованием Ланжерона также отличился слаженностью действий, хотя и находился под сильным давлением. Кавалерией умело руководил генерал Г.А. Эммануэль, серб из Баната, принятый в 1797 г. в русскую армию. Общее командование арьергард осуществлял А.Я. Рудзевич, выходец из крымских татар, крещеный в 12-летнем возрасте. В принципе Рудзевич, хорошо подготовленный штабной офицер, был начальником штаба Ланжерона. В действительности, однако, Ланжерон возложил эти функции на генерал-квартирмейстера полковника П.И. Нейдгардта, а Рудзевича задействовал на самых сложных участках. В своих мемуарах он писал, что Рудзевич, в котором навыки штабного офицера уникальным образом сочетались с продолжительным боевым опытом, полученным на Кавказе, был самым лучшим генералом в его армейском корпусе. На этот раз Блюхер и Гнейзенау искренне согласились с мнением Ланжерона. Гнейзенау писал прусскому канцлеру Гарденбергу, что 21 августа арьергард Рудзевича рисковал быть отрезанным сильно превосходящими силами противника. Многие генералы потеряли бы самообладание и способность трезво мыслить в столь опасном положении, но Рудзевич оказал сопротивление умно, спокойно и храбро, потеснив французов и переправившись вместе со своими войсками через реку Бобр прямо под носом у неприятеля
[659].
Менее ясно было, как прусские войска и прежде всего ландвер справятся с ведением арьергардных боев против Наполеона. На самом деле пруссаки отважно и дисциплинированно сражались в ходе четырехдневного отступления от реки Бобр за реку Кацбах, где всего за восемь дней до этого началось наступление Блюхера. Однако марши и контрмарши Силезской армии измотали войска и особенно прусское ополчение. 6-й Силезский полк ландвера, например, на момент начала наступления Блюхера насчитывал 2 тыс. человек; восемь дней спустя его численность сократилась до 700 человек. Основной причиной была скорость наступления армии и ее последующего отступления. Кроме того, штабу Блюхера потребовалось некоторое время, чтобы взяться за дело: в конечном счете Силезская армия собралась в полном составе лишь перед самым началом кампании. В ходе отступления от Бобра к Кацбаху линии движения колонн порой пересекались, а сами они смешивались с обозами. Особенно изнурительными для корпусов Йорка были ночные марши.
Учитывая особенности характера действующих лиц, кто-нибудь из них непременно должен был взорваться. После яростного спора с Блюхером Йорк отправил Фридриху Вильгельму III рапорт о своем увольнении, отметив, что, «быть может, ограниченность моих способностей не позволяет мне понять гениальные соображения, коими руководствуется генерал Блюхер»
[660].
Больше всего проблем Блюхер имел с Ланжероном. Хотя их личностные особенности сыграли в этом определенную роль, гораздо большее значение имели стоявшие перед ними боевые задачи. Когда Трахенбергский план находился на начальной стадии разработки, из всех трех союзных группировок лишь Силезская армия открыто призывала проявлять осторожность. Причиной тому была ее малочисленность: на тот момент складывалось впечатление, что численность армии не превысит 50 тыс. человек. К началу кампании она была уже вдвое больше, однако в инструкциях, которые Блюхер получал от монархов, все еще содержались советы избегать крупных сражений. Блюхер прямо ответил, что если это приказ, тогда коалиции нужно искать другого командующего, которому осторожность присуща в большей мере. Барклай и Дибич ответили, — несомненно, говоря при этом от имени монархов, — что, конечно, никто не мог помешать командующему 100-тысячной армией воспользоваться возможностями, буде таковые представятся. Получив подобные заверения, Блюхер принял на себя командование
[661].
