Во многом это было возвращением к той схеме, по которой союзники действовали в 1813 г. и которая таила в себе те же опасности. Наполеону предстояло вести операции на пространстве, разделявшем две армии коалиции. К тому времени он успел приноровиться к осторожности и медлительности Шварценберга, равно как и к решительности Блюхера и его склонности к риску. Осенью 1813 г. Наполеон упустил свой шанс и не воспользовался слабыми сторонами противника. Теперь же они обозначились еще яснее. В отличие от осенней кампании, Наполеону не пришлось бы изнурять свои войска длительными маршами для нанесения удара по одной или другой армии коалиции. Поскольку военные операции разворачивались на небольшой территории, он мог рассчитывать, что ему удастся разгромить одну армию и в течение нескольких дней вернуться назад, чтобы столкнуться лицом к лицу с другой армией. Перемещаясь внутри своей собственной страны, Наполеон мог воспользоваться знанием местности, транспортом и услугами местного населения, чтобы пройти по боковым дорогам, получить доступ к продовольствию и сведения о действиях противника. Он также контролировал большую часть речных переправ. Кроме того, в феврале 1814 г. Блюхер обнаруживал еще большую склонность к риску, чем раньше, поскольку он разделял широко бытовавшее мнение, что низложение Наполеона. К 7 февраля он обсуждал с Александром I вопрос о расквартировании войск, когда те достигнут Парижа
[823].
В то же время Шварценберг был еще более осторожным, чем в предшествующем году. Значительное численное преимущество коалиции, казалось, усилило его беспокойство по поводу трудностей, с которыми было сопряжено командование столь громадной армией и ее продовольственное снабжение. Он был крайне озабочен вопросом безопасности своих протяженных коммуникаций, простиравшихся вплоть до Базеля и противоположного берега Рейна. У него были преувеличенные представления о размере наполеоновской армии и особенно о тех силах, которые пытался сформировать в Лионе маршал П. Ожеро. Шварценберг полагал, что Ожеро может нанести удар в тыл коалиции в Швейцарии. В этой ситуации главнокомандующий сильно противился любому движению вперед. Как он писал своей жене 26 января, «любое движение на Париж в высшей степени противоречит военной науке»
[824].
В оправдание главнокомандующего следует сказать, что не он один среди генералов коалиции придерживался подобного взгляда. К.Ф. Кнезебек утверждал, что будет очень трудно добыть продовольствие для армии в окрестностях Труа, через который лежал путь союзников на Париж. Различные корпуса коалиции смогли бы перемещаться по дорогам, ведущим к столице, лишь в северном и южном направлении, так как боковые дороги в это время годы были непроходимы. Поэтому поперечные движения и взаимная поддержка могли в лучшем осуществляться на низких скоростях. В то же время Наполеон имел возможность обеспечить себя продовольствием за счет плодородных земель, лежавших к западу от Парижа, и мог использовать внутренние коммуникации и лучшие поперечные дороги, которые он контролировал с целью концентрации сил и нанесения ударов по неуклюже передвигавшимся колоннам противника. Если бы власть Наполеона оказалась под угрозой, он, несомненно, стал бы драться на смерть. И что давало основания полагать, что французский народ от него отвернется? В конце концов наступать на Париж означало делать ставку на внутриполитическую обстановку во Франции. Не было ли это такой же обманчивой затеей, что и расчет Наполеона в 1812 г. на то, что захват Москвы приведет к подписанию мира
[825]?
Взгляды и планы Шварценберга во многом определялись политическими соображениями. По его мнению, наступление на Лангр было средством оказать дополнительное давление на Наполеона и принудить его к миру на приемлемых для коалиции условиях. Даже теперь, за столько лет, Шварценберг так и не понял ни образ мыслей Наполеона, ни его манеру ведения войны. Большое значение имело влияние, которое оказывал на главнокомандующего Меттерних. В ряде случаев в январе 1814 г. он советовал Шварценбергу отложить проведение операций и выждать время для начала мирных переговоров. Назначив А. Коленкура министром иностранных дел и, по-видимому, принимая мирные условия коалиции, переданные ему Сент-Эньяном, Наполеон был открыт для компромисса. Учитывая, что 3 февраля в Шатийоне должен был открыться мирный конгресс, К.Ф. Шварценберг, К. Меттерних и Франц I менее чем когда-либо были склонны наступать через несколько дней после Ла-Ротьера или позволить военным операциям идти впереди политики и определять условия мирного урегулирования. Поскольку главнокомандующий был австрийцем, политические интересы Габсбургов могли незаметно привести к краху военной стратегии коалиции
[826].
В то же время Александр I сделал все от него зависящее для того, чтобы подорвать стратегию К. Меттерниха в Шатийоне. Когда в рамках конгресса 5 февраля начались обсуждения, русский делегат граф А.К. Разумовский объявил, что он еще не получил инструкций. Однако в отличие от советов, которые Меттерних давал Шварценбергу, тактику затягивания, применявшуюся российской стороной, нельзя было скрыть, и она быстро вызвала раздражение союзников. К тому времени участники коалиции значительно ужесточили предлагавшиеся ими условия мира. Во Франкфурте они предложили Франции естественные границы. В Шатийоне речь шла уже об «исторических» границах 1792 г. Меттерних лишил Александра I возможности для маневра, представив союзникам меморандум, который ставил их перед выбором: заключать с Наполеоном мир или нет в том случае, если бы он принял эти условия. Этот документ также понуждал союзников решить следующее: если они отвергали Наполеона, следовало ли им выступить в поддержку Бурбонов или придумать, каким образом французский народ мог выбрать себе иного правителя
[827].
Столкнувшись с этими вопросами, Александр I оказался без поддержки. Он полагал, что, если бы Наполеон принял условия союзников, то стал бы рассматривать мир просто как временное перемирие и начал бы новую войну при первом удобном случае. Его военный гений и исходившая от него аура делали так, словно в рядах любой армии, которой он командовал, дополнительно действовали десятки тысяч незримых солдат. Пока он восседал на французском троне, многие из его бывших союзников за пределами Франции никогда не поверили бы в долговременность мирного урегулирования. Однако и Англия, и Пруссия желали подписать мир с Наполеоном при условии, что он согласится с возвращением Франции к границам 1792 г. и немедленно передаст коалиции ряд крепостей в качестве подтверждения серьезности своих намерений. Никто из союзников Александра I не разделял мнения, что их армии должны сначала взять Париж, а затем задать французскому обществу рамки того политического режима, с которым коалиция намеревалась заключить мир. Союзником такая политика казалась слишком ненадежной. Участники коалиции менее всего желали поднять народное восстание или оказаться втянутыми в гражданскую войну во Франции. Но если бы режим Наполеона действительно пал, тогда, по мнению Англии, Австрии и Пруссии, единственно возможным вариантом было возвращение на трон Бурбонов — в лице законного главы этого семейства Людовика XVIII
[828].
