Вопрос о том, кто устроил или что вызвало пожар, всегда служил источником разногласий. Достоверно известно, что ни Александр, ни Наполеон не приказывали сжигать город. Еще до сдачи Москвы Ф.В. Ростопчин говорил, что французы завоюют лишь ее пепел. Он эвакуировал московскую пожарную бригаду в составе 2 тыс. человек и все ее оборудование. Казачьи отряды армии Кутузова предали огню по меньшей мере один из кварталов города, следуя тактике выжженной земли, которая предполагала уничтожение всех строений, и которой русские следовали с тех самых пор, как Наполеон оставил позади Смоленск и вторгся в центральные районы России. Кутузов также приказал поджечь многие из остававшихся военных складов. Хотя халатность и грабежи французов могли внести свою лепту в уничтожение города, гораздо большую ответственность за произошедшее, несомненно, несли русские. Что имело значение в то время, так это утвердившееся мнение о том, что во всем виноват Наполеон и что уничтожение города явилось громадной жертвой со стороны патриотически настроенной части русского общества, в том числе в деле освобождения Европы
[352].
Возможно, пожар помог отвлечь внимание Наполеона от флангового маневра Кутузова, совершенного от Рязани до Калужской дороги. При нормальных обстоятельствах это было бы рискованным предприятием, поскольку во время маневра русские колонны оказывались прямо перед наполеоновской армией, находившейся в Москве. В действительности же, однако, измотанность французов и умелые действия казачьего арьергарда означали, что маневр завершился еще до того, как Наполеон успел хотя бы осознать, что его противник больше не двигался в направлении Рязани.
Обосновавшись в лагере близ Тарутино на Старой Калужской дороге, Кутузов занял прочные позиции. Он мог прикрыть военные заводы и склады в Брянске и прежде всего — имевшие большое значение оружейные заводы и мастерские в Туле. Получив известия о падении Москвы, многие ремесленники Тульского оружейного завода разбежались по своим деревням. Генерал-майор Ф.Н. Воронов, командир Тульского оружейного завода, докладывал, что, если бы ему пришлось эвакуировать завод в Туле, производство могло быть возобновлено не ранее, чем через полгода, что поставило бы военную экономику России на грань катастрофы. Фельдмаршал смог уверить его в том, что Тула теперь находится под прикрытием российской армии и ей не грозит непосредственная опасность
[353].
Кутузов под Тарутино находился в прекрасной позиции для того, чтобы осуществлять вылазки против протяженных линий французских коммуникаций, идущих на запад от Москвы до Смоленска. Он также расположился наилучшим образом с точки зрения сообщения с армиями Тормасова и Чичагова. Поскольку подводы с продовольствием и подкрепления из плодородных и густонаселенных южных провинций шли к Кутузову в основном через Калугу, благодаря новому местоположению у него имелись широкие возможности по части прокормления находившихся под его началом людей и лошадей и восстановления их сил. Однако для того, чтобы понять, как именно это происходило, мы должны на мгновение оторваться от военных операций и взглянуть на мобилизацию российского тыла.
ТЫЛ В 1812 г.
Ранее план Наполеона состоял в том, чтобы вести ограниченную по своему масштабу «кабинетную» войну против Александра I. Французский император, возможно, и размышлял о том, чтобы стереть Пруссию с карты Европы, но он полагал, что уничтожение Российской империи не было ни в его силах, ни в его интересах. Вместо этого он надеялся ослабить Россию, вынудить ее вновь примкнуть к континентальной блокаде и заставить признать факт господства Франции в Европе. Вовсе не желая свергать Александра с трона или погружать Россию в пучину революции и хаоса, Наполеон хотел, чтобы император согласился на условия мира и затем сделал их обязательными для русского общества. Отчасти по этой причине он в ходе кампании 1812 г. подчеркивал свое уважение к Александру и выставлял напоказ свое видение событий, согласно которому истинным поджигателем войны была Великобритания и ее тайные агенты в кругах петербургской знати.
Александр I и его советники прекрасно понимали цели Наполеона и его тактику. Они всеми возможными способами старались навязать ему такую войну, которую он желал вести менее всего. С политической точки зрения это означало ведение народной войны на истребление по примеру Испании, в ходе которой император отказывался от каких бы то ни было переговоров и всячески стремился мобилизовать русское общество для обороны страны, взывая к его патриотическому, религиозному и ксенофобскому чувствам. В своей записке, составленной 12 апреля 1812 г., П.А. Чуйкевич подчеркивал, что «Россия в готовящейся борьбе сей должна возлагать всю свою надежды на собственные свои силы и прибегнуть к средствам необыкновенным, кои обрящет в твердости своего Государя и преданности ему народа, который должно вооружить и настроить, как в Гишпании, с помощью Духовенства». Кроме того, на народную войну, которая велась в собственном отечестве, русское общество охотно предоставило бы необходимые средства и принесло бы жертвы, которых бы потребовала победа над громадной империей Наполеона
[354].
Самым лучшим источником, дающим представление о личных взглядах Александра I на политическую подоплеку войны на территории России, является запись долгой беседы, которую он имел в Гельсингфорсе (Хельсинки) в августе 1812 г., направляясь на встречу с Бернадотом. Император заметил, что на протяжении всего прошлого столетия Россия воевала за рубежом, и у большинства русских сложилось впечатление, что военные нужды далеко отстояли от их непосредственных интересов и забот. Землевладельцы отказывались отдавать своих крестьян в рекруты, а любое движение вспять вызывало яростную критику по отношению к правительству и его военным представителям. «Теперь нужно убедить народ, — сказал Александр, — что правительство не ищет войны, что оно вооружилось только на защиту государства, надобно было сильно заинтересовать народ в войне, показав ее русским, по прошествии ста слишком лет, впервые вблизи, у них на родине; это было единственным средством сделать ее народною и сплотить общество вокруг правительства, для общей защиты, по его собственному убеждению и собственной его воле».
Александр отметил также, что всеобщая решимость, демонстрируемая русским обществом с начала наполеоновского вторжения, свидетельствовала о том, что его соображения оказались верны. Он добавлял: что до него, то он никогда не заключит мира до тех пор, пока на русской земле будет оставаться хотя бы один неприятельский солдат, даже если бы это означало, что армии — в случае поражения и потери Петербурга и Москвы — потребовалось бы занять прочные позиции вдоль течения р. Волги. Чиновник Великого княжества Финляндского, с которым вел беседу Александр, отмечал в своих мемуарах, что император говорил умно, доходчиво и решительно, что произвело на его собеседника сильное впечатление и воодушевило его
[355].
