В дифференциации внутри английского правящего класса прослеживались сходные черты с тем процессом расслоения, который наблюдался в России, как, впрочем, и во всей Европе. К концу девятнадцатого века сравнительно небольшая группа крупных землевладельцев значительно вырвалась вперед, оставив позади себя основную массу высшего и среднепоместного дворянства. Отчасти это была всего лишь все та же извечная история — превосходство материальных ресурсов. Перед лицом сельскохозяйственной депрессии или при дурном управлении семейной собственностью крупный собственник мог предотвратить банкротство с помощью практически неограниченного кредита или продажи части своих земель. Это и было ценой за выживание или, по крайней мере, за сохранение аристократического образа жизни в период сельскохозяйственной депрессии в последней четверти девятнадцатого столетия.
Главным, однако, был разрыв, образовавшийся между аристократией, зависящей от земельной собственности и той ее частью, которая жила за счет — по крайней мере, частично — капиталовложений в промышленность или, и что еще лучше, в городскую собственность. Из-за плохой почвы, безобразного сообщения и отсутствия рынков сбыта сельское хозяйство во многих частях России всегда представляло собой сомнительный источник благосостояния. Крупные собственники были, как правило, одновременно владельцами шахт и заводов, а не ограничивались только сельскохозяйственными угодьями. В Англии до 1815 г. земля приносила очень высокий доход, хотя в век индустриализации землевладение как источник прибылей никак не могло сравниться с гораздо более рискованными инвестициями в торговлю и промышленность.
[
Таблица 2.9]
Во второй половине девятнадцатого века, однако, прибыли с земли упали даже ниже дивидендов от государственных облигаций, имевших жесткий фиксированный доход. Когда же ко всему этому прибавился крах арендной системы и плата за пахотные земли на юге и востоке Англии в период от начала 1870-х до начала 1890-х упала на 41 процент, положение местных землевладельцев оказалось явно незавидным. Прослеживая по заверенным копиям завещаний, как ухудшилось имущественное состояние известных, однако не очень богатых английских аристократических родов, У. Д. Рубинштейн отмечает, что «на протяжении девятнадцатого столетия… в группе состоятельных землевладельцев процент дворян, оставивших в наследство очень крупные личные поместья, существенно снизился, а когда в этом веке основная общая стоимость их земель стала оцениваться по официально заверенным завещаниям, оказалось, что в этой группе свыше 500 000 фунтов передал по наследству лишь один титулованный дворянин»
[83].
Снижение дохода от сельского хозяйства стало еще более ощутимо, потому что одновременно оно сопровождалось ростом числа состоятельных дельцов. По мнению Гарольда Перкина «в период между 1850 г. и 1880 г., согласно графе Д, число получавших доходы от бизнеса и прочих источников свыше 3000 фунтов в год, увеличилось от менее 2000 человек до 5000 и более по сравнению с 2500 землевладельцами, получавшими, согласно официальным отчетам «Нью Думсдей» в 1870-х годах, доходы от земельной ренты (не включая доходы от собственности в Лондоне) свыше 3000 фунтов в год; количество людей, имевших доходы от бизнеса свыше 10 000 фунтов, возросло с 338 до 987 в сравнении с 866-ю землевладельцами с таким же доходом; а число получавших свыше 50 000 фунтов увеличилось от двадцати шести до семидесяти семи в сравнении с 76-ю собственниками с равноценным рентным доходом. К 1914 г. доходы от земли практически не поднялись, и поэтому большая часть доходов свыше 10 000 фунтов, которые получали 4843 человека, приходилась на сферу бизнеса»
[84].
Источники благосостояния доиндустриального периода отходили на второй план. Аристократу приходилось делать ставку на доходы городского и индустриального общества. Начиная с 1870-х гг. значительно увеличилось количество дворян среди держателей акций, и возросло число аристократов на директорских постах. Именно собственник городской недвижимости, в особенности если его собственность находилась в Лондоне, исключительно комфортно чувствовал себя в британском высшем обществе, становившемся все более плутократическим. Так, согласно Бейтману, в 1870 г. герцог Вестминстерский имел доход от сельскохозяйственной ренты только в 35 000 фунтов, а с прибавлением прибыли от сдаваемой в аренду недвижимости в Лондоне его годовой доход подскакивал до 300 000 фунтов. Маркизы Солсбери в 1868 г. имели общий доход в 53 000 фунтов, к 1902 г. — 60 000 фунтовя, однако в этот период источники их благосостояния переместились. Хотя род Сесилей отнюдь не принадлежал к крупнейшим британским собственникам городской недвижимости, к 1880-м годам третьему маркизу Солсбери свыше половины дохода приносила городская собственность. Более того, в результате этой перемены доходы Солсбери только увеличились, поскольку его прибыль от сельских поместий в значительной степени ими же поглощалась, тогда как прибыль от городской собственности, наоборот, подобно чистой прибыли рантье, оставалась у него в руках
[85].
По-прежнему диаметрально противоположным в британской и русской землевладельческих элитах было место, занимаемое там женщинами. Составленный Минарик список русских землевладельцев, которым принадлежало свыше 50 000 десятин земли, включал в себя семь женщин, но это, несомненно, меньше, чем их было на самом деле: исследовательница числит замужних женщин вместе с мужьями. Между тем, в ряде случаев, среди которых наиболее известны были Юсуповы, большей долей супружеского состояния владела жена. С другой стороны, в списке Бейтмана среди шестидесяти семи человек, получавших ежегодный доход с земельных владений в 50 000 фунтов, нет ни одной женщины.
Из семидесяти девяти крупных русских землевладельческих родов примерно двадцать пять приобрели свое состояние в девятнадцатом веке. Из шестидесяти семи собственников в списке Бейтмана новоявленным лендлордом был лишь один — лорд Оверстоун, который разбогател на банковских операциях. Из тех же шестидесяти семи землевладельцев только восемь были из простого народа, трое из которых на самом деле получали доходы менее 50 000 фунтов, а остальные пятеро были выходцами из семей весьма солидных джентри. Среди пэров только Оверстоун был во всех смыслах новичком. Все прочие семьи владели своей земельной собственностью еще до 1700 г., добрая половина из них были рыцарями или дворянами еще в средние века, а остальные почти все «достигли» высших уровней в правящем классе еще до 1642 г.
