Однако, когда в 1870-х годах сельское хозяйство охватила Великая депрессия конца девятнадцатого века, она отразилась на землевладельцах всей Европы, поскольку к этому времени щупальца рынка проникли во все ее уголки. Основной причиной падения цен на сельхозпродукцию был выход Европы на мировой рынок. Перед сельским хозяйством уже открылись обширные территории Нового света. Производство зерна получило бурное развитие в Северной Америке, животноводство — в Южной Америке, а овцеводство — в Австралии. Стоимость продукции, произведенной на колониальных целинных землях была ниже, чем в Европе. Транспортные расходы стремительно падали; судя по обычно приводимым цифрам, с конца 1860-х до начала 1890-х годов стоимость морских перевозок пшеницы из Чикаго в Ливерпуль снизилась на 75 процентов. Тем временем, появление судов-рефрижераторов позволило транспортировать мясо на большие расстояния
[132].
Депрессия отразилась на всем сельском хозяйстве Европы, но наибольший удар пришелся на крупные поместья, главным образом, по трем причинам. Во-первых, сельское хозяйство в дворянских поместьях было преимущественно ориентировано на производство зерна, а во-время депрессии больше всего пострадало именно зерновое земледелие. Между 1808 и 1866 гг. процент выращивания зерновых культур в Англии и Уэльсе поднялся с 40 до 58 процентов. Огромные хлебные поля в южных российских степях в эти десятилетия пустовали. В северо-восточных провинциях Пруссии, на родине дворянского земледелия, в девятнадцатом веке также наблюдалось усиленное расширение производства зерна за счет освоения прежде не возделываемых земель. Когда же в 1870-х годах в Европу стало поступать американское зерно, для мелкопоместного хозяйства это превратилось в сущее бедствие. В 1850-х годах среднегодовой экспорт зерна США в Европу составлял 5 миллионов бушелей. К 1875–1879 гг. он достиг 107 миллионов. Цены падали до тех пор, пока не были установлены тарифы: в 1894 г. минимальные цены на английскую пшеницу соответствовали всего третьей части от уровня 1867–1868 г. В Пруссии цена на пшеницу при наименьшем уровне (1901–1905 гг.) была на 20 процентов ниже, чем в 1871–1875 гг., а цены на рожь упали на 25 процентов. По сравнению с застоем в 1820-х годах, сельскохозяйственная депрессия конца века сказалась на Англии и Пруссии противоположным образом, в основном, потому что на Этот раз прусские фермеры оказались защищенными, а Англичанам пришлось испытать на себе всю тяжесть международной конкуренции
[133].
Второй главной проблемой, с которой столкнулось дворянское земледелие, было повышение стоимости рабочей силы. В России тариф ежедневной заработной платы сельских работников вырос на 40 процентов между 1882–1891 гг. и 1911–1914 гг., правда, региональные различия были тут весьма велики. То же самое происходило в Германии. Так, например, королевство Саксония, где оплата сельскохозяйственного труда между 1896 и 1911 гг. повысилась на 50 процентов, переманило к себе из восточных поместий многих работников, что вызвало гнев юнкеров. Однако быстрое увеличение оплаты труда было характерно даже для восточной части Пруссии: как и в Англии, этому преимущественно способствовали железные дороги, облегчившие доступ к городам, а также вызванная дефицитом рабочей силы конкуренция с промышленностью. В первой половине девятнадцатого века на сельском юге Англии, как и в восточной Пруссии, отмечался быстрый рост населения, изрядный излишек рабочей силы и весьма низкая заработная плата. В северной Англии, где как и в западной Германии, была сильно развита промышленность, приходилось гораздо щедрее оплачивать труд сельскохозяйственных рабочих. Однако в последней четверти девятнадцатого века из сельской южной Англии, да и из восточной Пруссии начался отток рабочей силы. Даже там (как, например, в Пруссии), где политические и законодательные репрессии не позволяли рабочим объединяться в союзы, перемена рыночных условий порождала у рабочих чувства большей собственной значимости и востребованности. Даже крайне консервативные протестантские священники в Восточной Пруссии приветствовали тот факт, что баланс сил изменился в сторону лучшего отношения к труду, и не только в материальном аспекте, но также в части уважения к достоинству работников. Символично, что юнкера оставили привычку обращаться к своим рабочим с бесцеремонным и презрительным «du» («ты»)
[134].
По сравнению с крестьянским семейным фермерством помещичий управленческий аппарат был чрезмерно велик и лишен гибкости. При низкой цене на зерно землевладельцы были вынуждены по-прежнему выплачивать ту же заработную плату, тогда как крестьяне могли работать усерднее, сократить расходы и даже ограничиться самыми необходимыми средствами существования. Однако в дворянском сельском хозяйстве главнейшим источником расходов был, по-видимому, сам аристократ. Слова, брошенные Ллойд-Джорджем в 191 Поду, что герцог стоит больше линкора, имели под собой основание. Немногие крупные аристократы имели возможность — а иногда и желание — финансировать сельское хозяйство за счет других доходов, но большинство брали от земли гораздо больше, чем ей давали. Приличествующий джентльмену образ жизни, тем паче славу земельного магната, непросто было поддерживать за счет доходов от промышленности, которые стремительно шли на убыль, не говоря уже о сравнительно падающих доходах от других источников. Правда, ввиду депрессии аристократический стиль жизни можно было ограничить. Роберта Маннинг описывает, как в 1890-х годах младшее поколение русской знати решило сохранить и развить свое достояние, ведя скромный образ жизни, вкладывая доходы обратно в сельское хозяйство. В Англии во время депрессии сокращались расходы, а в некоторых случаях даже сдавали внаем на большую часть года поместные особняки. Но ни один аристократ не мог уменьшить свои траты до уровня крестьянина, не отказавшись от всех притязаний на положение и уважение в обществе, не говоря уже о том, что ему пришлось бы стать свидетелем того, как его собственность рушится в пух и прах. Прежде крестьянина он вынуждаем был распродать свое имущество и искать счастья в городе
[135].
