Степень внедрения прусской аристократии в современный мир также нельзя недооценивать. В результате проводимых после 1807 г. реформ, представители всех классов получили возможность приобретать землю, в том числе и рыцарские имения (Rittergüter), со всеми неотделимыми от этих имений правами и полномочиями. Элементы принуждения, унаследованные от эпохи крепостного права, и в определенной степени сохранявшиеся до 1848 г. и даже позже, немало способствовали развитию сельскохозяйственного капитализма в крупных имениях, точно так же, как отсутствие подобных элементов в России после 1861 г. замедляло это развитие. Учитывая огромный приток недворян в ряды восточных землевладельцев, едва ли можно обосновать утверждение, что юнкерское общество представляло собой замкнутую касту. В действительности имело место противоположное; новички быстро внедрялись в юнкерское общество, делая его более сильным и приспособленным к условиям новой эпохи. В политике юнкера по большей части являлись убежденными антидемократами, которые с неприязнью относились ко многим аспектам современной политической деятельности. Тем не менее, им удалось обеспечить себе мощную поддержку со стороны германских аграриев. Bund der Landwirte во многих отношениях — и по своей организационной структуре, и по своей сложности, и по массовости вовлечения, и по откровенному эгоизму своих устремлений — была весьма современной политической группировкой. Ее также отличала чрезвычайная действенность, в доказательство чего можно сравнить судьбы английских и прусских провинциальных сельских дворян в период сельскохозяйственной депрессии. Но прежде всего, представители старой прусской элиты оказались подлинными мастерами-профессионалами, не знающими себе равных в военном искусстве; первоначально Германия утолила собственную жажду национального единства, а со временем стала угрожать всей Европе.
Если говорить о способности откликаться на требования современного индустриального мира, то пример России, в известном смысле, является наиболее странным. Гражданская служба и лидерство в области культуры, то есть основные роли, исполняемые аристократией в 1815 г., прекрасно соответствовали современной эпохе и ее ценностям. Отметим, что российская система государственной службы в теории основывалась на принципах главенства способностей и заслуг, однако на практике эти принципы подвергались существенному влиянию социоэкономических различий между классами, и благодаря личным контактам, школьным связям и т. п., традиционная элита пользовалась неформальными преимуществами. Даже в современном капиталистическом обществе в определенной мере сохраняется подобное положение дел, хотя, разумеется, далеко не в той степени, как в царской России девятнадцатого века. Однако, даже в России девятнадцатого века модернизация была неотделима от растущего престижа личных заслуг и деловых качеств. Более того, в новую эпоху российская элита вошла без того феодального груза, который затруднял процесс адаптации английским и прусским аристократам. В России не было аристократической верхней палаты английского образца, где членство передавалось исключительно по наследству, право законодательного вето было абсолютным, а враждебность к демократии — непримиримой. В отношении подвижности и открытости аристократическая элита в России в период с 1700 до 1880-х годов намного превосходила английскую. К тому же, процент национальных земель, находившихся к началу 1870-х годов во владении российской аристократии, весьма значительно уступал проценту земель, которыми располагали представители английского высшего класса.
Российские дворяне, в меньшей степени являвшиеся замкнутой кастой, чем представители германской высшей знати, в отличие от последних, не украшали свои имена приставками «фон», отличавшими их от простых смертных. С отменой крепостного права в 1861 г. российское дворянство практически лишилось существенных привилегий и исключительность его положения становилась все менее выраженной. Более того, традиционные качества европейской аристократии — назовем из них лишь два, одержимость фамильной гордостью и генеалогическую манию — никогда не проявлялись в России столь же рьяно, как в других европейских странах. Наибольшим противоречием между российской аристократией и современной эпохой было крепостное право, причем в самой отвратительной его форме; и оно сохранялось в стране до 1861 года. Вплоть до 1917 г. призрак крепостного права бросал свою тень на развитие событий. И все же, если рассматривать аристократию исключительно в плане ее собственных ценностей и традиций, напрашивается вывод, согласно которому именно русская аристократия менее всех других противостояла модернизации и более всех других имела шанс выжить. Несомненно, после 1905 г. дворянство решительно встало на защиту своего положения, однако, исследуя этот период, необходимо отметить, что представители знати отстаивали отнюдь не «феодальные» привилегии, а самый что ни на есть «буржуазный» принцип частной собственности на землю.
Обсуждая возможности выживания, открывшиеся перед аристократией в новую эпоху, следует также помнить, что традиционной элите всегда была присуща способность к адаптации, и еще в 1815 г. она располагала довольно значительным количеством ценностей и навыков, которые вполне отвечали требованиям индустриальной эры. Добавим также, что стоит еще поразмышлять, действительно ли успешная модернизация является бесспорной ценностью. Никто не сомневается, что традиционная аристократия — в качестве наследственного, обладающего законными привилегиями и господствующего в обществе правящего класса — обречена на исчезновение. Но либеральные индивидуалистические ценности, порожденные в девятнадцатом веке американским капитализмом, отнюдь не являются единственными, действительно отвечающими требования^ преуспевающей современной экономики. Германия эпохи Вильгельма, где капитализм был куда более государственным, корпоративным и авторитарным, чем предполагает англо-американская модель, потерпела в 1918 г. военное поражение, но как экономическая система вполне выдержала конкуренцию. Современная Япония, в которой аристократического общества нет и в помине, тем не менее сочетает с процветающей современной экономикой некоторые принципы Европы времен старого режима. Назовем лишь три из них: могущественная и чрезвычайно престижная государственная бюрократия, преданность семье и откровенно анти-индивидуалистическая культура. Поэтому вряд ли стоит считать непреложной истиной, что все ценности, исповедуемые дворянством и консерваторами в 1914 г., безнадежно устарели, в то время как принципы радикалов и либералов, напротив, современны и действенны
[409].
В послевоенной Британии, все более озабоченной экономическим спадом, очевидным по сравнению с ее основными странами-конкурентами, сохранение аристократических ценностей в индустриальную эпоху иногда называют в качестве одной из причин упадка предпринимательского духа. Наиболее известным выразителем подобной точки зрения является Мартин Винер, который заявляет inter alia
[410], что корень экономических неудач Британии в 1960-х и 1970-х годах лежит в «дворянизации» представителей среднего класса, происходившей в викторианских паблик-скул
[411].
