– Прекрасный выбор, сударыня, – ответил Лазло. – Давай-ка их примерим.
Ремни тут были такие же, как на шелковых санях. Лазло застегнул их и выбрал крылья себе.
– Драконьи, – сказал он и продел в них руки, как в рукава.
«Почему бы не полетать?» – спрашивали золотые литеры. Никаких причин для отказа. Ну или, скорее, разумные причины были в реальном мире – физика, анатомия и прочее, – но здесь таких причин не существовало.
Поэтому они полетели.
Сарай снились полеты, но это даже лучше. Она с детства мечтала взмыть в небо, пока ее дар не проявился и не украл последнюю надежду. Полет – это свобода.
А еще это веселье – глупое, чудесное веселье. И если еще секунду назад в небе светило солнце, сейчас они пожелали, чтобы в нем сияли звезды. Те висели достаточно низко, чтобы их можно было собрать, как ягоды с ветки, и нанизать на браслет с луной.
Во всем чувствовалась неповторимость.
Лазло поймал Сарай за руку в полете. Вспомнил, как взял ее впервые, и почувствовал все тот же безошибочный удар реальности.
– Спускайся! – крикнул он. – На якорь!
– Только не туда, – возразила Сарай. Внезапно якорь вырос под ними, возвышаясь над городом. – Там Разалас!
– Знаю. Я считаю, что нам стоит его посетить.
– Что? Зачем?!
– Он начал новую жизнь, – ответил юноша. – Видишь ли, ему надоело быть полуразложившимся монстром. Он чуть ли не молил меня о губах и глазах.
Сарай прыснула:
– Да что ты говоришь!
– Клянусь тебе!
Они переплелись пальцами и спустились к якорю. Сарай подлетела к чудищу и уставилась на него. И вправду – появились губы и глаза. В нем все еще узнавался монстр Скатиса, но уже еле-еле. Это монстр Скатиса, преобразованный фантазией Лазло, а значит, то, что было уродливым, стало прекрасным. Голова падали с улыбкой оскаленных клыков исчезла. Плоть, которая свисала с костей – плоть из мезартиума, кости из мезартиума, – теперь покрывала череп, и не только кожей, но и мехом, а морда приобрела тонкие черты спектрала. Рога – более утонченная версия прежних, рифленые тугие спирали; в пустых глазницах блестели большие глаза. Горб втянулся в широкие плечи. Все пропорции улучшились. Пусть Скатис и был художником, но гнусным. Мечтатель Стрэндж тоже художник, и он – противоядие от гнусности.
– Что скажешь? – спросил Лазло.
– Он даже как-то похорошел, – восхищенно удивилась Сарай. – Теперь ему не место в кошмарах.
– Я рад, что тебе понравилось.
– Хорошая работа, грезотворец.
– Грезотворец? А что, мне нравится! Разумеется, ты тоже грезотворец. Пора ставить свою палатку на рынке.
– «Почему бы не погрезить?» – сказала Сарай, вырисовывая логотип в воздухе. Буквы блеснули золотом, а затем поблекли, и девушка представила сказочную жизнь, в которой они с Лазло торговали бы волшебством в полосатой рыночной палатке и крали друг у друга поцелуи, когда не было покупателей. Сарай повернулась к нему, складывая за спиной широкие лисьи крылья, и обняла юношу за талию:
– Я тебе говорила, что в тот миг, как я попала в твои сны, мне сразу стало ясно, что ты особенный?
– Что-то не припоминаю, – Лазло опустил ладони на ее плечи, с трудом найдя свободное местечко среди растрепанных волос, крыльев и всего такого. – Но ты продолжай, не стесняйся.
– Даже до того, как ты на меня посмотрел. В смысле увидел – единственный из всех! Само собой, после этого я поняла, что в тебе что-то есть, но даже раньше, увидев Плач твоими глазами, я догадалась. Он был таким волшебным! Я хотела, чтобы он существовал на самом деле, хотела привести туда Спэрроу, Руби, Ферала и Минью и жить там, именно в таком городе, какой ты нафантазировал.
– Все дело в тортах, да? Приманка для богинь.
– Они определенно поспособствовали, – признала девушка, смеясь.
Лазло посерьезнел:
– Я бы все отдал, чтобы сделать его настоящим для тебя.
Смех Сарай затих:
– Я знаю.
Безнадежность не вернулась, но ее сменил здравый смысл.
– Неудачный выдался день, – вздохнул Лазло.
– И у меня.
Они поделились друг с другом всем произошедшим, хоть Лазло и опустил настоящие слова воинов.
– Я уже начал думать, что это невозможно, – сказал он, поглаживая щеку девушки. – Но я и раньше так думал – и ошибался. К тому же я знаю, что Эрил-Фейн не хочет больше кровопролития. Он готов подняться в цитадель. Чтобы встретиться с тобой.
– Правда?! – Хрупкая надежда в ее голосе разбивала сердца Лазло.
Он кивнул:
– А как иначе? – В глазах Сарай заблестели слезы. – Я сказал ему, что ты попросишь остальных о перемирии. Я тоже могу подняться. Мне бы очень хотелось с тобой встретиться.
В глазах Сарай читалась нежность и тоска, но они тут ожесточились.
– Я уже просила.
– И они отказали?
– Не они, а она, но только ее голос имеет значение.
Пришло время рассказать о Минье. Сарай уже описала ему Руби, Спэрроу, Ферала и даже Эллен, поскольку все они были к месту в этой милой фантазии и прелести ночи. Но не Минья. Даже мысль о ней портила настроение.
Сначала Сарай поведала, как Минья спасла их от Резни, став ей свидетелем, и поделилась странным фактом, что девочка не взрослеет. Рассказ о ее даре она оставила напоследок.
– Призрачная армия… принадлежит ей. Когда кто-то умирает, его душа тянется вверх к… Не знаю. К небу. У них нет ни формы, ни возможности двигаться. Их никто не видит и не слышит, кроме нее. Минья ловит призраков и привязывает к себе. Придает им видимость. И делает своими рабами.
Лазло вздрогнул. Эта власть над смертью – такой же мрачный дар, каким обладали Мезартим. Его оптимизм накрыла темная пелена.
– Она убьет любого, кто к нам явится, – предупредила Сарай. – Не дай Эрил-Фейну подняться. И сам не поднимайся. Можешь не сомневаться в ее способностях, намерениях и желаниях.
– Тогда что нам делать? – растерянно спросил юноша.
На это, конечно, ответа не было, по крайней мере сегодня. Сарай взглянула на цитадель. В сиянии низких звезд та напоминала гигантскую клетку.
– Я не хочу пока возвращаться.
Лазло привлек ее к себе:
– Еще не утро.
Он взмахнул рукой – и цитадель исчезла. Взмахнул еще раз – и якорь тоже исчез, прямо у них из-под ног. Они снова парили в небе. Внизу светился город – сферы и золотые купола. Небо мерцало звездами и бесконечностью. С их последнего поцелуя прошло слишком много секунд. Лазло подумал: «Все это наше, даже бесконечность», а затем перевернул ее. Перевернул гравитацию, потому что мог.
