Королевской кареты. От удивления Лазло стукнулся лбом о стекло. По длинной извилистой тропе шла процессия: не только карета, но и вереница солдат на конях – как спереди, так и сзади – в блестящих от солнца доспехах. Юноша прищурился. Один отряд отличался от остальных, но солдаты находились слишком далеко, чтобы толком их рассмотреть. Их доспехи не сверкали. Верховые животные двигались странной походкой. Тропа изогнулась по южной стороне хребта, и вскоре процессия исчезла из виду. Огромный белый орел полетел вслед за ними, а затем…
Возможно, Лазло отвел взгляд. Возможно, моргнул. Он такого не помнил, но в следующую секунду птица пропала. Вот она была – а вот ее не стало, и даже если юноша действительно моргнул, она не могла исчезнуть так быстро. Поблизости не было никакого укрытия, никакой ширмы, чтобы заслонить ее от глаз. Барабанная дробь крови и духа Лазло ускорилась. Птица испарилась.
– Эй, ты! – Философ начал злиться.
Лазло опустил на него взгляд и крикнул:
– Сегодня должна приехать королева?
– Что? Нет.
– К нам едет королевская карета.
Сидящие неподалеку ученые услышали его слова и подняли головы. По залу прошел ропот. Королевские визиты случались редко, и о них обычно объявлялось заранее. Вскоре ученые начали вставать из-за столов, бросая свои материалы, чтобы выйти на улицу и собраться в центральном дворе. Лазло спустился с лестницы и пошел с ними, даже не вслушиваясь в крики библиотекаря за справочным столом:
– Стрэндж, ты куда собрался?! Стрэндж!
Птица исчезла. Это магия. Лазло это знал, как знал и раньше. Что бы ни случилось с настоящим названием города, за этим стояло волшебство. Лазло никогда в этом не сомневался, но боялся, что так и не увидит тому доказательств. У него было три страха, сидящих внутри как проглоченные зубы, и когда он погружался слишком глубоко в свои мысли, они скрежетали, чтобы сожрать его изнутри.
Первый страх: что он никогда не увидит доказательств существования магии.
Второй: что он никогда не узнает, что случилось в Плаче.
И третий: что он всегда будет таким же одиноким, как сейчас.
Всю его жизнь время текло единственным способом, который был ему известен: неспешно и спокойно, как песок, пересыпающийся песчинка за песчинкой по часам. И будь песочные часы реальными, то на их дне и шейке – прошлом и нынешнем – пески жизни Лазло были бы такими же серыми, как его мантия, серыми, как его глаза, зато верхушка – будущее – состояла бы из разноцветной бури оттенков: лазурного и коричного, ослепительно-белого и желто-золотого, а также розового, как кровь свитягора. Поэтому он надеялся, мечтал, что со временем, песчинка за песчинкой, серый уступит мечте, и пески его жизни окрасятся яркими красками.
А теперь появилась птица. Появилось волшебство. Что-то за гранью понимания. Влечение, резонанс. Все равно что… все равно что перевернуть страницу и оказаться в начале истории. В ней чувствовался слабый проблеск чего-то знакомого, будто он знал историю, но забыл ее. И в эту секунду, без какой-либо причины, которую можно было бы выразить словами, песочные часы разбились. Больше никакого прохладного серого просеивания дней, никакого усердного ожидания, когда будущее просочится вниз. Мечта Лазло вырвалась на свободу, ее цвет и буря перестали быть будущим, а стали циклоном настоящего. Он не знал, что именно, но так же четко, как человек чувствует укол осколков, когда часы падают с полки и разбиваются, он знал: что-то пришло в действие.
Прямо сейчас.
8. Тизерканцы
Солдаты и карета с грохотом прошли через ворота. Королевский кортеж всегда представлял собой великолепное зрелище, но не это заставило Лазло внезапно остановиться как вкопанному, словно его душа полетела впереди тела и оставила его в затруднительном положении. Разумеется, она этого не сделала – разве что слегка подалась вперед, как вытянутая шея. Вытянутая душа.
Такого абсолютного, непресыщенного восхищения Лазло никогда еще не испытывал.
Воины. Это единственное слово, подходившее для описания мужчин, едущих позади королевы. Это не воины Зосмы. Даже во время войны королевские солдаты едва ли заслуживали этого термина, принадлежавшего древним сражениям и леденящему кровь реву. Он принадлежал таким мужчинам, как эти, в шлемах с бивнями, в бронзовых доспехах, с топорами, привязанными к спинам. Они возвышались над всеми. Животные под ними были неестественно высокими. Это были не лошади. Таких созданий Лазло не видел никогда – гибкие, величественные и необыкновенные. Их длинные шеи изгибались как у цапли, ноги были гладкими и со многими сочленениями, морды с большими темными глазами и ушами как снопы белоснежных перьев напоминали оленьи. А далее следовали рога: огромные и ветвистые, с блеском, словно игра призмы теплого золота. Лисы.
Их рога назывались спектралисами, а сами животные – спектралами. Среди всех собравшихся и собирающихся только Лазло узнал белых оленей Невиданного города, и только он знал, кто эти воины.
– Тизерканцы, – прошептал юноша.
Тизерканцы. Живые. Значение их появления было масштабным. Раз они живы, то и город тоже. Ни намека, ни слуха за две сотни лет, а теперь тизерканские воины проезжали через ворота Великой библиотеки. В чистой мерцающей невероятности этого момента Лазло показалось, что его мечта устала ждать и просто… нашла его.
Воинов было множество. Бивни на их шлемах, которые на самом деле оказались клыками, принадлежали равидам, а в клетках на поясах сидели скорпионы. Не все воины были мужчинами. При более близком рассмотрении все увидели, что бронзовые доспехи вылеплены в реалистичном рельефе, и в то время как у половины воинов квадратная грудь и маленькие соски, другая половина полногрудая, а на металле в районе пупка выгравирована татуировка «элилит», которую наносят всем женщинам Невиданного города, когда они достигают детородного возраста. Но в первые радостные секунды их приезда это осталось незамеченным.
Все внимание собравшихся было приковано к мужчине, выступавшему впереди.
В отличие от остальных, на нем не было ни шлема, ни доспехов, что его очеловечивало, но при этом все равно вызывало восторг. Он был не молод и не стар, его взлохмаченные черные волосы только начали седеть у лба. Лицо квадратное, загорелое и пересушенное от солнца, глаза – гагатовые бусины, прищуренные в улыбке. Он буквально источал энергию, словно вдохнул в себя весь воздух в мире и из чистого человеколюбия оставил другим пару вдохов. Всадник был могущественным, его грудь в два раза мощнее, чем у обычного мужчины, плечи вдвое шире. Между бицепсами и дельтами красовались крупные золотые браслеты, а на шее чернели загадочные татуировки. Вместо нагрудника на нем был жилет из рыжеватого меха, а на бедрах висел широкий потрепанный ремень с двумя длинными мечами. «Хрештеки», – подумал Лазло, и его руки сомкнулись на фантомных рукоятках мечей из ветвей яблони. Он чувствовал их текстуру, выверенный вес и баланс, пока представлял, как крутит их над головой. Юношу накрыли воспоминания. Прошло уже пятнадцать лет, но с тем же успехом это могли быть пятнадцать минут с тех пор, как его сотня разгромленных врагов сбежала во вьюгу.
