Или… пока нерассказанной истории.
Лазло залез на спектрала. Двигался неуклюже, одежда не подходила для езды верхом, но он перекинул ногу, а это оказалось главным. Мантия задралась до колен. Его ноги были бледными, а мягкая подошва тапочек почти протерлась до дыр. Ликса знала свое дело и последовала за остальными к воротам. Все круглыми глазами пялились на Лазло – кроме Ниро, чьи глаза от ярости сузились до щелочек.
– Можете оставить книги себе, – бросил ему Лазло и оставил Золотого крестника позади.
Он окинул прощальным взглядом собравшуюся толпу – алые робы и редкие вкрапления серого – и заметил мастера Гирроккина, выглядевшего удивленно и гордо. Лазло кивнул старику – единственному человеку, помимо Тиона, который знал, как много это для него значит, и единственному человеку в мире, который радовался за него, – и чуть не расплакался.
«Я ведь еду в Плач», – подумал он и едва не рассмеялся, но затем собрался, и когда тизерканские воины уехали из Великой библиотеки Зосмы, мечтатель Стрэндж уехал вместе с ними.
11. Двенадцатая луна
Тогда была шестая луна, лето на севере.
Сейчас наступила двенадцатая луна, зима в Зосме – Эдер заледенел, а юноши сочиняли стихи для девушек, с которыми знакомились на катке.
Лазло Стрэнджа среди них не было. Он ехал на спектрале во главе длинной волнообразной вереницы верблюдов. Позади них находилась пустота известного мира: плоское небо над головой, плоская земля под ногами, а между ними ничего, кроме сотни миль и названия «Эльмуталет», произносимого в качестве проклятия потрескавшимися губами.
Месяцы в дороге изменили его. Бледная от нахождения в библиотеке кожа обгорела, а затем стала коричневатой. Мышцы окрепли, на руках появились мозоли. Он чувствовал себя закаленным, как выдержанное мясо, и хоть юноша уже давно не смотрел на себя в зеркало, что-то ему подсказывало, что мастер Гирроккин остался бы доволен.
«Морщинки должны появляться от прищуренных взглядов на горизонт, – сказал старый библиотекарь, – а не от чтения при тусклом свете».
Ну, перед Лазло наконец-то предстал горизонт, о котором он мечтал с пяти лет. Впереди маячил последний суровый край пустыни: Пик. Острое и мерцающее, это было длинное невысокое строение из ослепительно-белого камня – идеальное естественное ограждение для того, что находилось дальше: пока и прежде не виданный ни одним фаранджи город, потерявший имя, а внутри – беда, которую Богоубийца надеялся решить с помощью чужаков.
Это была первая неделя двенадцатой луны на дальней стороне Эльмуталет, и мечтатель Стрэндж – книжный червь и ученый сказок – никогда так сильно не жаждал чудес и был полон ими.
Часть II
Такрар (сущ.)
Определенная точка в спектре благоговения, когда восхищение сменяется страхом или страх – восхищением.
Архаичное; происходит от экстатических жриц Такры, поклоняющихся серафимам, чей ритуальный танец выражает дуализм красоты и ужаса.
12. Поцелуи с призраками
– Призрака можно поцеловать.
– Ну да, тебе ли не знать.
– Я и знаю! Это все равно что целовать человека.
– А вот этого ты не знаешь.
Сарай сидела в полусвете галереи и прислушивалась к звукам спора Спэрроу и Руби. Он никогда не становился жарким, но и спокойным его не назовешь. Она знала, что стоит выйти в сад, как эти двое втянут ее в свои разборки, а для этого девушка была еще слишком сонной. День близился к вечеру; Сарай только проснулась и еще не до конца отошла от действия люльки – зелья, которое помогало ей уснуть.
Впрочем, ей не так уж и была нужна помощь, чтобы уснуть. Ее ночи были длинными и полными темных творений; к рассвету она выбивалась из сил и засыпала сразу же, как только закрывала глаза. Но Сарай не позволяла себе такой роскоши, пока не выпьет люльку, поскольку та не давала ей видеть сны.
Сарай не грезила. Не осмеливалась.
– Я целовалась с людьми, – возразила Руби. – Я же целовала тебя.
– Поцелуй в щечку не считается, – парировала Спэрроу.
Сарай видела эту парочку, мерцающую в свете солнца. Спэрроу только исполнилось шестнадцать, а день рождения Руби будет через несколько месяцев. Как и Сарай, они носили шелковые сорочки, которые сошли бы за нижнее белье, будь здесь кто-то кроме них. Кто-то живой, по крайней мере. Девушки собирали сливы, протягивая голые руки к тонким ветвям. Сарай видела только их темные затылки – один расчесанный, другой растрепанный ветром. Растрепанной была Руби. Она отказывалась заплетать волосы в косы и, когда они пытались распутать ее колтуны, вела себя так, будто находится при смерти.
По ходу спора Сарай поняла, что Руби целовалась с призраками. Девушка вздохнула. Ее это даже не удивило. Из их пятерки Руби была самой пылкой и склонной к тоске. «Тебе не понять, – сказала она Сарай накануне. – Ты каждую ночь встречаешься с людьми. Ты живешь. Мы же застряли тут с призраками».
Сарай не спорила. Разумеется, с точки зрения остальных все так и выглядело. Каждую ночь она встречалась с жителями Плача, но легче ей от этого не делалось. Напротив. Каждую ночь она становилась свидетельницей того, чего у нее никогда не будет. Это не жизнь. Это пытка.
– О, ты проснулась, – сказал Ферал, входя в галерею.
Это была длинная сводчатая аркада, выходящая в сад по правую сторону цитадели. Скоро там накроют ужин для них пятерых. Гладкий голубой мезартиум, из которого построена вся цитадель, смягчался орхидеями Спэрроу. Цветы были повсюду, десятки разновидностей: колосящиеся, стелющиеся, вьющиеся – они превращали колоннаду в лес из цветов. Лозы обвивали колонны, эпифиты цеплялись за потолок как анемоны или устраивающиеся на ночлег бабочки. Выглядело это роскошно, нереально. Благодаря им можно было почти забыть, где находишься. Можно было почти представить себя свободным, бродящим по миру.
Почти.
Что же касается Ферала, он был союзником Сарай и играл роль воспитателя для остальных троих. Ему, как и ей, уже исполнилось семнадцать, и за этот год парень заметно возмужал. Он стал высоким, стройным и уже начал бриться – или, как это называла Спэрроу, «терзать свое бедное личико ножом». Что правда, то правда, пока ему это плохо удавалось, но все приходит с опытом. Сарай не заметила на нем новых царапин – лишь заживающую корочку от старой на острой линии подбородка.
Ей показалось, что он выглядит усталым.
– Плохой день? – спросила она. С девочками не всегда было легко, а поскольку Сарай, в силу объективных причин, просыпалась только к вечеру, задача следить за ними ложилась на плечи Ферала.
– Нет, – ответил он. – Просто долгий.
Сарай было непривычно воспринимать дни как долгие. Она спала от рассвета до заката, и ей всегда казалось, что она открывала глаза всего через секунду после того, как закрыла их. Все дело в люльке. Зелье заглатывало дни одним серым куском.
