Давным-давно жили боги. А теперь остались только дети, расхаживающие в нижнем белье своих мертвых родителей.
– Я так больше не могу! – выпалила Руби, бросая ложку в суп и забрызгивая стол и свою новую сорочку. – Я отказываюсь делать еще хоть один глоток этой безвкусной жижи!
– Обязательно так драматизировать? – спросил Ферал, отложив ложку, чтобы пить прямо из миски. – Он не настолько ужасен. По крайней мере, у нас еще осталась соль в кладовке. Представь, что будет, когда она закончится.
– Я и не говорила, что он ужасен, – ответила Руби. – Будь он ужасным, я бы не назвала его «чистилищным супом», верно? Это был бы «адский суп»! Что было бы куда интереснее.
– Угу, – кивнула Спэрроу. – Так же, как страдать от вечных пыток демонов «интереснее», чем не страдать от вечных пыток демонов.
Далее началась дискуссия о достоинствах «интересного». Руби утверждала, что оно всегда того стоит, даже если за этим следует опасность и неминуемая гибель.
– Чистилище – это нечто большее, чем просто отсутствие пыток, – спорила она. – Это отсутствие всего! Может, вас и не пытают, но и не доставляют удовольствия.
– Удовольствия? – брови Спэрроу взмыли вверх. – И как мы пришли к этому?
– Разве ты не хочешь получать удовольствие? – Глаза Руби блеснули красным, уголки губ хитро изогнулись. В ее словах слышалась такая тоска, такой голод. – Разве ты не хочешь прятаться с кем-нибудь от чужих глаз и заниматься всяким?
Спэрроу покраснела, в ее голубые щеки проникла розовая теплота и придала им фиолетовый оттенок. Она покосилась на Ферала, но тот не заметил. Он смотрел на Руби.
– Даже не мечтай, – сухо отрезал он. – Для одного дня ты достаточно меня развратила.
Девушка закатила глаза:
– Ой, я тебя умоляю! Уж этот эксперимент я повторять не собираюсь. Ты отвратительно целуешься.
– Я?! – негодующе воскликнул он. – Это все ты! Я даже ничего не делал…
– В том-то и беда! Ты должен что-то делать! Это тебе не лицевой паралич. Это поцелуй…
– Скорее утопление. Я даже не подозревал, что человек может вырабатывать столько слюны…
– Ох, мои милые гадючки, – раздался успокаивающий голос Старшей Эллен, впорхнувшей в помещение. Ее голос парил, а она парила следом. Женщина не касалась пола. Не тратила сил на иллюзию ходьбы. Больше, чем любой другой призрак, Старшая Эллен давно избавилась от всяческих притворств смертности.
Призраки не подчинялись тем же законам, что и живущие. Если они выглядели так же, как при жизни, то лишь по собственному желанию: либо верили, что они и без того идеальны, либо же боялись потерять последнюю связь с реальностью в виде собственного знакомого лица, или – как в случае с лакеем Кэмом – им попросту не приходило в голову менять обличье. Но это случалось довольно редко. Большинство из них со временем вносили хотя бы небольшие изменения в свои фантомные формы. Младшая Эллен, к примеру, при жизни была одноглазой (второго глаза ее лишила богиня в дурном настроении). Но при смерти она вернула его, а также увеличила себе оба глаза и сделала гуще ресницы.
Но истинным мастером посмертного превращения была Старшая Эллен. Ее воображение – орудие чудес, и с помощью призрачного образа она выражала свое вечно меняющееся и удивительное внутреннее «я».
Этим вечером она надела венец из гнезда с элегантной зеленой птичкой внутри, выдающей разные трели. Всего лишь иллюзия – но она была идеальна. Лицо женщины осталось более или менее прежним, лицом матроны: высокие скулы, розовые круглые щеки – «щечки счастья», как называла их Сарай, – но на месте белых как вата волос были листья, колыхающиеся позади нее словно на ветру. Она поставила на стол корзинку с печеньем из кимрильской муки – таким же безвкусным, как суп.
– Хватит тявкать и рычать, – упрекнула она. – Что вы там говорили о поцелуях?
– Да ничего, – ответил Ферал. – Руби пыталась утопить меня в слюне, вот и все. Если подумать… кто-нибудь из вас видел Кэма в последнее время? Он же не умер где-то в луже слюны, правда?
– Ну, он определенно умер, – подметила Сарай. – За слюну не ручаюсь.
– Наверное, он где-то прячется, – вмешалась Спэрроу. – Или молит Минью освободить его от этих мук.
Руби оставалась невозмутимой:
– Говорите что хотите. Ему понравилось. Могу поспорить, что сейчас он сочиняет об этом стихи.
Сарай тихо фыркнула. Старшая Эллен вздохнула:
– Эти губки доведут тебя до беды, мой яркий огонек.
– Уж надеюсь.
– А где Минья? – спросила женщина, глянув на пустой стул девочки.
– Я думала, она с тобой, – ответила Сарай.
Та покачала головой:
– Я ее сегодня не видела.
– Я заходила к ней в комнату, – вставила Руби. – Там ее тоже не было.
Все переглянулись. Вряд ли в цитадели можно было пропасть без вести – разве что спрыгнуть с террасы, но из них пятерых Минья бы сделала это в последнюю очередь.
– Так где же она? – задумалась Спэрроу.
– В последнее время я ее редко вижу, – отозвался Ферал. – Интересно, где она проводит время…
– Меня ищете? – раздался голосок позади них. Голосок детский, звонкий, как колокольчик, и сладкий, как сахарная глазурь.
Сарай обернулась и увидела Минью в дверном проеме. С виду шестилетняя девочка, она была неряшливой, круглолицей и тощей. Ее большие глаза блестели, как могут блестеть только у детей или спектралов, но отнюдь не невинно.
– Где ты была? – спросила Старшая Эллен.
– Заводила новых друзей. А что, я опоздала на ужин? Что на этот раз? Только не суп.
– Я так и сказала, – задрала нос Руби.
Минья подошла ближе, и всем сразу стало ясно, кто подразумевался под «новыми друзьями».
За ней будто ручной питомец следовал призрак. Умер он недавно, на его лице было написано потрясение, и Сарай почувствовала комок в горле. Только не еще один…
Он шел за Миньей по пятам – зажато, словно борясь с принуждением. Может напрягаться сколько влезет. Теперь призрак в ее власти, и сколько бы сил он ни прилагал, это не вернет ему свободу. В этом дар Миньи. Она вылавливала духов из воздуха и заставляла их служить ей. Посему цитадель полнилась мертвецами: дюжиной слуг, удовлетворявших потребности пятерых детей, которые уже давно не были детьми.
У нее не было прозвища, как у Ферала (Облачный вор), Руби (Костер) и Спэрроу (Орхидейная ведьма). У Сарай тоже была кличка, но Минья была просто Миньей, или же «госпожой» – для призраков, чью волю она держала в ежовых рукавицах.
Необычайный дар. После смерти души становились невидимыми, бесплотными и эфемерными, задерживаясь максимум на пару дней между смертью и исчезновением, во время которых они могли лишь цепляться за свое тело или беспомощно парить вверх, к своему концу – если только их не ловила Минья. С помощью ее дара они становились плотными – из субстанции и материи, если не из плоти и крови. Они могли работать руками, целоваться, говорить, танцевать, любить, ненавидеть, готовить, учить, щекотать и даже убаюкивать детей на ночь – но только если Минья им позволяла. Они полностью находились под ее контролем.
