Каликста заполнила последнюю страничку записной книжки, и Лазло достал десять серебреников – такой суммы он еще никогда не получал, пока Эрил-Фейн не выдал ему первое вознаграждение.
– Прощайте, денежки, – вздохнул он, передавая их Каликсте, – больше мы никогда не увидимся.
– Не будь таким пессимистом, Стрэндж. Кто знает, возможно, ты и выиграешь, – сказала Каликста, но без убеждения. Она изучила монеты и, прежде чем закинуть их в набитый кошелек, заявила, что у них «чертовски победный вид». Кошелек трещал по швам. Казалось, еще одна монета – и они разойдутся. Последняя страница в книжке, последнее место в кошельке – и игра в теории окончена.
Теперь оставалось дождаться завтрашнего дня и увидеть, кто победил.
На пустыню опустились сумерки, температура резко понизилась. Лазло накинул на свой льняной чалнот шерстяной и поднял капюшон. Костер ярко горел на фоне синей ночи, и все путешественники собрались вокруг его сияния. Им подали ужин, и Эрил-Фейн открыл бутылку спиртного, которую припас специально для этой ночи. Последняя ночь жажды, пресных пайков, ноющих задов, натертых от седла, сухих ванн и песка в каждой складке ткани и кожи. Последняя ночь сна на твердой почве под бормотание заклинаний шамана, мешающего свое варево в котле над огнем.
Последняя ночь загадок.
Лазло взглянул на Пик, едва видимый в свете звезд. Сколько он себя помнил, загадки Плача были как музыка для его крови. Завтра в это время перед ним раскроются все тайны.
Конец загадок, подумал он, но не чудес. Они только начинались. В этом он был уверен.
16. Сотня клочьев тьмы
Сарай была не в духе. После ужина Ферал похитил метель с какого-то далекого неба, и на десерт они ели снег со сливовым вареньем, но девушка почти не чувствовала вкуса. Спэрроу и Руби играли в снежки, их смех был слишком пронзительным, попадания – слишком меткими. Минья куда-то ускользнула, пообещав отпустить Ари-Эйла на естественный покой.
Сарай ненавидела, когда Минья приводила в цитадель новых призраков. Каждый из них был как зеркало, отражающее ее истинную чудовищность.
«Дабы не забыть, что ты монстр, вот тебе старуха, которая завопит при виде тебя. Вот тебе юноша, который подумает, что попал в ад».
Это творило чудеса с ее чувством собственного достоинства.
– Зачем она это делает? – спросила Сарай вслух.
В галерее остались только они с Фералом, который читал книгу. Сделана она была не из бумаги, а из тонких пластов мезартиума, с высеченными символами. Они были полной противоположностью плавного и красивого алфавита Плача, на котором Старшая Эллен обучила их читать и писать. У того не было углов – только изгибы. У этого же не было изгибов – сплошные углы. Сарай казалось, что он выглядел жестоко. Она не представляла, почему Ферал упорно продолжает его изучать, хотя уже много лет попытки расшифровать символы заканчивались полным провалом. Парень говорил, что почти чувствует их значение, словно оно прямо перед носом, ждет разрешения, как калейдоскоп, нуждающийся в повороте.
Он обвел символ пальцем и спросил:
– Кто что делает?
– Минья затаскивает сюда призраков. Приносит их ненависть в наш дом. – Сарай прекрасно себя слышала. До чего мелочно звучали ее жалобы на собственные неудобства! Но она не могла рассказать, что чувствует на самом деле. Проявление сострадания к людям, живым или умершим, было немыслимо.
– Ну, – рассеянно произнес Ферал, – по крайней мере, у нас есть ты, чтобы приносить нашу ненависть в их дома.
Сарай часто заморгала и опустила взгляд на свои руки. В словах Ферала не было злобы, но они все равно обжигали. Может, она расчувствовалась после слов Руби об их обреченности, а также от мысли, что согласна с ней. А может, дело в зависти, что Ферал вызывал метель, Спэрроу выращивала цветы, а Руби их согревала и загоралась огнем, в то время как Сарай… делала то, что делала.
– Так вот чем я занимаюсь?! – спросила она, ощетинившись. – Странно, как это вы не прозвали меня Вестницей ненависти.
Ферал оторвался от книжки:
– Я сказал это не в плохом смысле.
Сарай безрадостно хохотнула:
– Ферал, как ненависть может не быть плохой?
– Если она заслуженная. Если это отмщение.
Отмщение. Сарай услышала, как он произнес это слово, и кое-что поняла. «Отмщение» нужно произносить сквозь стиснутые зубы, брызгая слюной, когда струны души настолько опутаны жаждой мести, что уже не могут ее отпустить, даже при желании. Если ее жаждут – действительно жаждут, – то говорят это слово так, словно оно бьющееся сердце, сжатое в кулаке, и по руке течет кровь, капая с локтя, но отпустить его невозможно. Ферал произнес его вовсе не так. С тем же успехом это могло быть любое другое слово. «Пыль», «чашка» или «слива». В нем не чувствовалось ни запала, ни бьющегося сердца, ни крови. Для него «отмщение» – всего лишь слово.
Осознание этого взбодрило девушку.
– Что, если это не так? – нерешительно поинтересовалась она.
– Что не так?
Сарай сама до конца не понимала, что имеет в виду. Если это не отмщение? Если оно не заслуженное? Или, что важнее: если она больше не питает ненависти к людям? Что все изменилось, да так медленно, что Сарай сама не заметила, как это произошло?
– Это не отмщение, – сказала она, потирая виски. – Оно давно исчерпалось. -Посмотрела на юношу, пытаясь прочесть его эмоции. – Ты тоже его не чувствуешь, верно? Не всерьез? Уверена, Руби и Спэрроу давно о нем забыли.
Ферал смутился. Слова Сарай были довольно просты, но они бросали вызов их главному жизненному принципу: что у них есть враг. Что они – враги. Она видела, что в нем не осталось ненависти, но парень отказывался это признавать. Для него это было своего рода кощунством.
– Даже если так, – уклончиво ответил он. – Ненависти Миньи хватит на всех.
В этом он не ошибся. Враждебность Миньи горела ярче, чем огонь Руби, и по вполне понятным причинам: она единственная из них, кто хорошо помнил Резню. Прошло уже пятнадцать лет. Сарай и Фералу исполнилось семнадцать, Спэрроу – шестнадцать, Руби скоро их догонит. А Минья? Что ж, она выглядела как шестилетний ребенок, но это обман зрения. На самом деле она была старшей среди них; она спасла их пятнадцать лет назад, когда ей действительно было шесть, а всем остальным всего год или два. Никто из них не знал почему, но девочка не повзрослела с того кровавого дня, когда люди праздновали победу над богами, убивая детей, которых они оставили после себя.
Выжили только пятеро из них, и только благодаря Минье. Сарай видела Резню в украденных снах и воспоминаниях, но Минья помнила. Вместо сердец у нее бились горящие угли, и ее ненависть пылала ничуть не меньше, чем раньше.
– Мне кажется, поэтому она так и поступает, – сказала Сарай. – В смысле приводит к нам призраков. Чтобы мы видели, как они смотрят на нас, и не забывали, кто мы на самом деле.
