– И с чего бы тебе помогать мне?
Произнесено это было совсем не так, как в Хризопоэзиуме в их более юные годы. «Ты – помочь мне?!» Тогда в его вопросе чувствовалось удивление: как это Лазло осмелился возомнить себя достойным помочь Золотому крестнику! Теперь же, казалось, он не верил, что Лазло может хотеть ему помочь.
– По той же причине, что и раньше, – отчеканил юноша.
– И по какой же? – требовательно поинтересовался Ниро. – Почему ты это делаешь, Стрэндж?
Лазло посмотрел на него. На самом деле ответ очень прост, но он сомневался, что Тион в состоянии в него поверить:
– Потому что ты нуждаешься в помощи.
После этих слов оба замолчали. До чего основательная мысль – что кто-то может помочь просто потому, что в этом нуждаются.
Даже если потом тебя за это возненавидят, накажут, обокрадут, а еще оболгут и будут над тобой издеваться?! Даже после всего этого?! Лазло надеялся, что из всех делегатов спасителем Плача и избавителем от тени окажется не Тион. Но куда больше он надеялся, что Плач все же спасут – хоть кто-то, даже если это сделает алхимик.
– Тебе нужна помощь? – тихо спросил он. – Ты не можешь и дальше использовать свой дух. Вряд ли это тебя убьет, – сказал он, поскольку дух – это вам не кровь, и каким-то чудом люди жили и без него, если это можно назвать жизнью. – Но точно изуродует. А что-то мне подсказывает, что для тебя это станет тяжким последствием.
Тион нахмурился. Прищуренно покосился на Лазло, словно не мог решить, издевается тот над ним или нет. Конечно издевается, – но так же он мог дразнить Рузу или Каликста – его. Обижаться или нет – решать ему, но, судя по всему, он слишком устал.
– И что ты предлагаешь? – напряженно полюбопытствовал он.
Лазло выдохнул и перешел к делу. Тион нуждался в духе, чтобы изготовить азот. Дома, должно быть, он придумал какую-то систему, хотя Лазло и не мог представить какую. Как можно поддерживать стабильную поставку чего-то такого, как дух, и при этом чтобы никто не узнал? Как бы там ни было, здесь, без просьб о помощи – и без раскрытия секретного ингредиента, – он остался наедине с собой и пожертвовал слишком многим.
Лазло коротко поспорил с ним о том, не пора ли уже открыть тайну всему миру. Но Тион категорически отказывался даже слышать об этом, и в конце концов, раздраженно вздохнув, Лазло снял куртку и закатал рукава:
– Просто бери мой дух, ладно? До тех пор, пока мы не придумаем что-нибудь получше.
Все это время Тион поглядывал на него с подозрением, будто ожидал подвоха. Но когда Лазло протянул ему руку, алхимик пришел в замешательство и часто заморгал. Куда легче поверить, что подвох действительно есть – как некое отмщение или коварный план. Но Лазло отдает ему в распоряжение свои вены. Собственную насущную жидкость. Какой тут мог быть подвох? Юноша скривился, когда Ниро воткнул в него иглу, и снова скривился, поскольку алхимик промахнулся мимо жилы духа, попав в кровеносный сосуд. Тион не был умелым флеботомистом, но прощения не просил, а Лазло не жаловался, и в итоге на столе появился флакон с прозрачной жидкостью, высокомерно помеченный как «дух библиотекаря».
Тион не поблагодарил его. Зато сказал:
– Тебе не помешало бы иногда мыть руки, Стрэндж.
Лазло лишь улыбнулся, так как снисходительность ознаменовала возвращение на знакомую территорию. Он взглянул на свою руку. Действительно грязная. По пути сюда он провел ею по якорю, вспомнил юноша.
– Это мезартиум, – пояснил он и спросил с любопытством: – Ты заметил, что он реагирует на кожу?
– Вряд ли. Он ни на что не реагирует.
– Ладно, ты заметил, что кожа реагирует на него? – настаивал Лазло, опуская рукав.
В ответ Тион лишь показал собственные ладони. Они были абсолютно чистыми. Лазло пожал плечами и надел куртку. Ответ Тиона не сулил ничего хорошего, если рассматривать его в широком контексте – что мезартиум ни на что не реагирует. В дверях Лазло остановился:
– Эрил-Фейн захочет знать. У нас есть какие-то основания питать надежду? Алкагест хоть как-то влияет на мезартиум?
Казалось, алхимик не ответит. Лазло уже взялся за дверь, собираясь ее закрыть, но тут Ниро замер на долю секунды, как если бы Лазло заслужил этот единственный неохотный слог, и мрачно произнес:
– Нет.
35. Размытые чернила
Сарай чувствовала себя… истончившейся. Когда настолько устаешь, что кажется, будто ты испаряешься. Вода – в пар. Плоть – в призрак. Кусочек за кусочком, с поверхности внутрь, ты начинаешь исчезать – или в крайнем случае переходить в другое состояние: из материального, крови и духа, в некий потерянный и рассеянный туман.
Сколько дней прошло в таком состоянии от кошмара до кошмара? Казалось, что десятки, но на самом деле всего пять или шесть.
«Теперь это моя жизнь», – подумала она, глядя на свое отражение в полированном мезартиуме гардеробной. Коснулась кончиками пальцев кожи вокруг глаз. Та стала почти фиолетовой, как сливы на деревьях, а сами глаза казались слишком большими – будто она, как Старшая Эллен, перевоплотила их.
«Будь я призраком, – задумалась девушка, рассматривая себя словно незнакомку, – что бы я в себе изменила?» Ответ был слишком очевидным и слишком жалким. Сарай провела линию вокруг пупка, где находилась бы элилит, будь она человеком. Что же так влекло ее в этих татуировках? Они красивы, бесспорно, но дело не только в этом. Возможно, причина кроется в ритуале: в круге женщин, сходящихся вместе, чтобы отпраздновать жизнь – жизнь женщины, что само по себе волшебство. Или же дело в будущем, которое она предвещала. Брак, материнство, семья, преемственность.
Жизнь полноценного человека. С большими ожиданиями от будущего. Все, о чем Сарай не осмеливалась мечтать.
Или… все, о чем она не должна осмеливаться мечтать. Как и кошмары, мечты – коварные создания и не любят, когда их запирают.
Если бы у нее была элилит, она бы не хотела змею, проглатывающую свой хвост, как у Цары и у множества других девушек, ставших женщинами после освобождения. Ей и так казалось, что внутри нее что-то живет – мотыльки, змеи, ужасы, – и Сарай не желала, чтобы они были и на ее коже. У Азарин, несмотря на ее свирепость и стойкость, была одна из самых красивых татуировок в городе – нарисованная Гулдан, которая теперь стала новобранцем в жуткой армии Миньи. Она изображала нежный узор из цветов яблони, считавшейся символом плодородия.
Сарай знала, что Азарин ненавидит татуировку и все, что та насмешливо отождествляла.
Элилиты… Их наносят чернилами на животы девушек, которые, как правило, плоские или слегка выпуклые. И когда, по прошествии времени, их обещание о плодородии исполняется, животы раздуваются – и татуировки вместе с ними. После этого они никогда не возвращаются к первоначальному виду. Любой мог увидеть, как размылись красивые чернильные линии в том месте, где кожа растянулась, а затем снова сжалась.
