Лазло тихо и недоверчиво хохотнул.
– Я совсем не так представлял себе кошмар. – Юноша залился легким румянцем. – Я рад, что ты настоящая, – добавил он, уже вспыхивая от смущения.
Так они и стояли там с какое-то время, лицом к лицу – хотя смотрели не друг на друга, а на галечную полосу берега между двумя парами ног.
Лазло заметил, что девушка босая и зарывается пальцами в гальку и мягкую грязь под ней. Он думал о богине весь день, хотя практически ничего о ней не знал. Но она определенно стала сюрпризом для Эрил-Фейна и Азарин, а это наталкивает на подозрение, что вся ее жизнь прошла в цитадели. Бывала ли она когда-нибудь в настоящем мире?
С этими размышлениями вид ее голубых пальчиков в речной грязи показался ему очень трогательным. А вид голубых щиколоток и стройных икр – очень привлекательным, настолько, что юноша зарделся и отвернулся. Наверное, в связи со всем случившимся будет нелепо предлагать что-нибудь выпить, но поскольку больше делать нечего, Лазло рискнул:
– Хочешь… хочешь чаю?
Чаю?
Сарай впервые заметила столик у реки. Он стоял на мелководье, его ножки терялись в маленьких пенистых вихрях, ласкающих берег. На льняной скатерти стояли накрытые тарелки, чайник и пара чашек. Из носика чайника вырвался завиток пара, и Сарай почувствовала пряный цветочный аромат среди землистого запаха реки. То, что они называли чаем в цитадели, были всего лишь травы, мята и лимонник. У нее хранилось смутное воспоминание о вкусе настоящего чая, закопанное среди прочих воспоминаний о сахаре и торте на день рождения. Иногда она даже фантазировала о нем – не только о напитке, но и о самом ритуале тоже. Как люди накрывают стол и усаживаются за него. Ей, как человеку далекому от этого, подобный процесс виделся сердцем культуры. Распитие чая и беседы (и всегда можно понадеяться на кусок торта). Сарай посмотрела на неуместный чайный набор и окружающий их пейзаж, а затем на Лазло, закусившего губу и нервно наблюдавшего за ней.
И вдруг заметила, находясь вне сна, что его настоящая губа тоже зажата между настоящими зубами. Его беспокойство было осязаемым, и это обезоруживало. Она поняла, что мечтатель хочет ей угодить.
– Это все для меня? – тихо прошептала девушка.
– Прости, если что не так, – пролепетал Лазло, растерявшись. – Я никогда раньше не принимал гостей и не знаю, как это полагается делать.
– Гостей, – задумчиво повторила Сарай. Это слово… Когда она проникала в сны, то была нарушителем, мародером. Ее никогда не приглашали. Никогда не принимали с радушием. Охватившее ее чувство было совершенно новым – и непомерно приятным. – Я тоже никогда ни у кого не гостила, – призналась Сарай. – Так что у меня опыта не больше твоего.
– Какое облегчение! – выдохнул Лазло. – Мы можем придумать собственные правила, любые, какие посчитаем уместными.
Он выдвинул для нее стул. Сарай подошла, чтобы сесть. Никто из них никогда не проделывал этого простого маневра – как на суше, так и в воде, – и их одновременно осенило, что оставалось много места для ошибки. Выдвини стул слишком быстро или слишком медленно, сядь чуть раньше или очень грузно – и беда неминуема. Но они справились, и Лазло занял стул напротив. И вот они уже два человека, сидящих за столом и смущенно поглядывающих друг на друга сквозь струйку чайного пара.
Во сне.
В потерянном городе.
В тени ангела.
На грани бедствия.
Но все это – город, ангел, бедствие – сейчас казалось чем-то из другого мира. Мимо них, как элегантные корабли, проплывали лебеди, деревня окрасилась в пастельные тона с фрагментами голубых теней. Небо залилось розовыми пятнами, как на персиках, а в сладкой луговой траве на своем языке заговорили насекомые.
Лазло задумчиво уставился на чайник. Казалось, требовать от своих рук аккуратно разлить чай по столь изящным чашкам – это слишком. Поэтому он возжелал, чтобы чай разлился сам, и превосходно справился с задачей, словно с помощью невидимого официанта. Лишь одна капля пролилась на скатерть, испачкав льняную ткань, но Лазло быстро пожелал, чтобы та снова стала чистой.
Только представьте, каково обладать такой силой в реальной жизни! Лазло счел забавным, что эту мысль в нем пробудило именно очищение скатерти, а не создание целой деревни, птиц на реке, холмов вдалеке и сюрприза, скрывающегося за ними.
Его мечты и раньше бывали довольно продуманными, но не настолько. С тех пор как он прибыл в Плач, его сны стали необычайно яркими. Лазло задумался: не становились ли они такими четкими под влиянием богини? Или это его собственное внимание и ожидание привели юношу в состояние высшего осознания?
Они взяли чашки. Для обоих было облегчением наконец-то чем-то занять руки. Сарай сделала первый глоток и не смогла определить, был ли вкус дыма и цветов ее собственным воспоминанием о чае, или же это Лазло определял чувственный опыт своим сном. Это вообще возможно?
– Я до сих пор не знаю твоего имени, – заметил он.
За всю жизнь Сарай ни разу не просили представиться. Она ведь еще ни с кем не знакомилась. Все, кого она знала, знали и ее имя – кроме плененных призраков, но те не особо хотели обмениваться любезностями.
– Сарай, – ответила она.
– Сарай, – повторил юноша, будто смакуя. Сарай. На вкус ее имя, подумал он, но не сказал, как чай: емкое, прекрасное и не слишком приторное. Он посмотрел на нее, действительно посмотрел. В реальном мире Лазло бы ни за какие коврижки не стал смотреть на молодую девушку с такой прямотой и напряжением, но здесь это казалось нормальным, будто они встретились с негласным намерением узнать друг друга получше. – Расскажешь мне о себе.
Сарай взяла чашку обеими руками. Вдохнула горячий пар, пока холодная вода кружила вокруг ее ног.
– Что тебе рассказал Эрил-Фейн? – настороженно поинтересовалась она.
Через глаза другого мотылька Сарай отметила, что отец уже не сидит у стены, а передвинулся к открытому окну гостиной Азарин и облокотился на него, глядя на цитадель. Представлял ли он ее там? И если так, о чем думал? Если бы он спал, Сарай сама бы все выяснила. Девушка не могла прочитать эмоции на его лице, напоминавшем маску смерти: мрачное, безжизненное, с зияющими дырами вместо глаз.
– Только то, что ты не Изагол, – поведал Лазло. И помолчав, спросил: – Ты… ее дочь?
Сарай подняла на него глаза:
– Это он сказал?
Лазло покачал головой:
– Я сам догадался. Твои волосы… – Он догадался и кое о чем другом. Поколебавшись, выпалил: – Сухейла говорила мне, что Эрил-Фейн был любовником Изагол.
Сарай ничего не ответила, но в ее молчании крылась истина, как и в гордой попытке не показывать свою боль.
– Он что, не знал о тебе? – спросил Лазло, подавшись вперед. – Конечно нет – ведь если бы он знал, что у него родился ребенок…
– Он знал, – резко перебила Сарай. В полумиле от них тот, о ком они говорили, с бесконечной усталостью тер глаза, но так их и не закрывал. – И теперь знает, что я жива. Он не говорил, что собирается делать?
