Но теперь суть проблемы изменилась. Она кроется не в металле и магнитах, а в призраках, богах, волшебстве и возмездии, и хотя Лазло не мог назвать себя экспертом ни в одной из этих областей, у него накопилось побольше советов, чем у других, начиная с непредубежденности.
И открытых сердец.
Сарай наверху. На кону ее жизнь. Поэтому утром Лазло задавался вопросом не «Что я могу сделать?», пока на город Плач опускался второй Шабаш двенадцатой луны, а другим: «Что мне делать?»
Вполне героический вопрос, и если бы в то утро судьба сочла нужным раскрыть свой ошеломляющий ответ, он бы ни за что в него не поверил.
* * *
На завтрак пришли Эрил-Фейн с Азарин, и Лазло увидел их сквозь призму всего, что узнал прошлой ночью. Его сердца болели за них. Сухейла вынесла горячие булочки, вареные яйца и чай. Все расселись на подушках вокруг низкого каменного столика во дворе. Сухейла еще ничего не знала, но чувствовала, что что-то произошло, что-то поменялось.
– Итак, – начала она, – что вы на самом деле там обнаружили? Я так понимаю, что история с понтоном – ложь?
– Не совсем, – ответил Лазло. – Понтон действительно сдулся. – Сделал глоток чая. – Не без помощи мясного крюка.
Чашка Сухейлы звонко стукнулась о блюдце.
– Мясного крюка? – повторила она с округлившимися глазами, а затем прищурилась. – И как же понтон мог наткнуться на мясной крюк?
Вопрос был адресован Лазло, поскольку он казался более склонным к разговору, чем остальные. Юноша повернулся к Эрил-Фейну и Азарин. Право рассказать о случившемся принадлежало им, а не ему.
Они поведали о призраках. Даже назвали многих из них по именам, начиная с бабушки Азарин. Знакомых оказалось больше, чем подозревал Лазло. Дяди, соседи, друзья. Сухейла беззвучно плакала. Они даже видели кузена, который умер несколько дней назад, юношу по имени Ари-Эйл. Все за столом побледнели, испытывая тошноту от мысли, что это значит. Похоже, даже после смерти жители Плача оставались пленниками.
– Либо нас всех прокляли и цитадель – наш ад, – с дрожью прошептала Сухейла, – либо тому есть другое объяснение. – Она твердо посмотрела на сына. Эта женщина не из тех, кто верит в ад, и она хотела услышать правду.
Эрил-Фейн прочистил горло и с огромным трудом произнес:
– Наверху… есть… выжившая.
Сухейла стала белее листа бумаги.
– Выжившая?! – Сглотнула. – Божий отпрыск?
– Девочка. – Воин снова прочистил горло. Казалось, оно противилось каждому слогу. – С рыжими волосами.
Четыре простых слова – «девочка с рыжими волосами», – но какой ураган эмоций они вызвали! Если тишина могла обвалиться – то именно это она и сделала. Если могла нахлынуть как волна и затопить комнату со всей мощью океана – то это и произошло. Азарин будто окаменела. Сухейла вцепилась в край стола. Лазло поддержал ее рукой.
– Живая?! – ахнула женщина, не сводя глаз с сына. Лазло видел, как чувства мечутся внутри нее, настороженный прилив надежды отбивается от твердой почвы ужаса. Ее внучка жива! Ее внучка – божий отпрыск. Ее внучка жива! – Расскажи мне! – попросила она с отчаянием в голосе.
– Больше нечего рассказывать, – ответил Эрил-Фейн. – Я видел ее всего пару секунд.
– Она напала на вас?
Мужчина недоуменно покачал головой. Вместо него отозвалась Азарин:
– Нет, она нас предупредила. – Ее лоб нахмурился, взгляд стал далеким, будто погруженным в воспоминания. – Не знаю почему. Но мы бы все умерли, если бы не она.
Наступило хрупкое молчание. Все за столом обменивались взглядами, ошеломленные и полные вопросов, и Лазло наконец заговорил:
– Ее зовут Сарай.
После этого все три головы повернулись к нему. До этой секунды он помалкивал, отстранившись от натиска их чувств. Те четыре слова – «девочка с рыжими волосами» – вызвали в нем совершенно другую реакцию. Нежность, радость, желание. Все это проникло в его голос, когда он произнес ее имя, и отдалось эхом мурлыканья равидов.
– Откуда ты знаешь? – резко и скептично поинтересовалась Азарин, первой опомнившись от удивления.
– Она сама мне сказала. Она может проникать в сны. Это ее дар. Так она и попала в мой.
Все призадумались на несколько секунд.
– Откуда ты знаешь, что это было по-настоящему? – спросил Эрил-Фейн.
– Ее сны отличаются от всех других, – ответил Лазло. Как он мог объяснить словами, каково быть с Сарай? – Понимаю, звучит глупо. Но она приснилась мне еще до нашей встречи. Даже до того, как я увидел настенный рисунок и узнал, что Мезартим были голубыми. Поэтому я и задал вам тот вопрос. Я думал, что она Изагол, так как не знал о… – юноша запнулся. Его не посвящали в их тайный позор. Божьи отпрыски. Слова так же ужасны, как название города. -…детях. Но теперь я знаю. Знаю… все.
Эрил-Фейн уставился на него, но это был невидящий, немигающий взгляд человека, смотревшего в прошлое.
– Тогда ты знаешь, что я сделал.
Лазло кивнул. Кого он видел теперь, глядя на Эрил-Фейна? Героя? Палача? Исключали ли они друг друга, или палач всегда будет затмевать героя? Могут ли они существовать бок о бок, две противоположности, как любовь и ненависть, которые он терпел три долгих года?
– У меня не оставалось выбора, – сказал Богоубийца. – Мы бы не вынесли, если бы они выжили. Магия ставила их выше нас, и они бы снова поработили нас, когда выросли. Риск был слишком велик.
Слова звучали так, будто их произносили уже много раз; взгляд мужчины молил Лазло о понимании. Тот делал вид, что не замечает. Когда Сарай рассказала ему, что сделал Эрил-Фейн, он полагал, что Богоубийца раскаивается. Но вот же он – защищает свои убийства!
– Они были невинными.
Воин весь съежился:
– Знаю. Думаешь, я этого хотел? Другого пути не было. Для них не было места в этом мире.
– А сейчас? – спросил Лазло. Внутри него все заледенело. Не так он представлял себе эту беседу. Они должны были придумать план. Вместо этого на его вопрос ответили молчанием, которое можно интерпретировать только как «для них все еще нет места в мире». – Она ваша дочь, а не какое-нибудь чудовище! Ей страшно. Она хорошая.
Эрил-Фейн съежился пуще прежнего. Женщины сплотились вокруг него. Азарин бросила Лазло предостерегающий взгляд, а Сухейла взяла сына за руку.
– А как же наши погибшие, запертые в цитадели? – спросила она. – По-твоему, это хороший поступок?
– Это не ее вина, – возразил Лазло, и не для того, чтобы приуменьшить угрозу, а просто чтобы оправдать Сарай. – Должно быть, это делает кто-то другой.
Эрил-Фейн вздрогнул:
– Другой?!
До чего же глубоко проникли корни ненависти, подумал Лазло, наблюдая, как даже теперь, несмотря на покаяние и отвращение к самому себе, пожирающие его изнутри, как пятнадцатилетняя язва, Богоубийца все равно не может решить, рад он или боится, что божьи отпрыски живы.
