– Ой, перестань! – девочка схватилась за грудь. – Ты разбиваешь мне сердца!
– Какие сердца? Те, которые ты очернила несчастными призраками, чтобы подпитывать свою ненависть?
– Сердца, которые я очернила несчастными призраками? Прелестно, Сарай. Очень поэтично.
Девушка крепко зажмурилась. Говорить с Миньей – все равно что получить оплеуху.
– Главное, что он никому не рассказал. Что, если ему самому противно от содеянного и он хочет искупить свою вину?
– Если он сможет вернуть всех младенцев к жизни, я определенно об этом подумаю.
– Ты знаешь, что это невозможно! Но только потому, что прошлое окрашено кровью, будущее таким стать не должно. Почему бы нам не попытаться поговорить с ним? Если мы гарантируем ему безопасность…
– Гарантируем безопасность?! Тебя беспокоит его благополучие?! А Плач даст нам гарантию безопасности? Или мы тебе больше не нужны? Может, наша семья уже недостаточно хороша для тебя? Теперь ты защищаешь человека, уничтожившего наш род!
Сарай сглотнула. Конечно, она в них нуждалась. Конечно, они ее настоящая семья и всегда ею будут. Что касается всего остального – ей хотелось с ходу отмести эти предположения. Когда Минья выставляла все в таком свете, даже у нее это вызывало потрясение.
– Что за чушь! Дело даже не в нем. Дело в нас и в нашем будущем.
– Ты в самом деле считаешь, что он сможет тебя полюбить? – спросила девочка. – Ты вправду веришь, что людей не будет воротить от одного твоего вида?
Еще неделю назад Сарай ответила бы «нет». Или просто промолчала бы и только почувствовала стыд в этом ответе, увядающий и чахнущий вместе с ней как цветок без воды. Но она поменялась, и ответ вместе с ней.
– Да, – тихо, но решительно произнесла Сарай. – Я знаю, что человека может не воротить от моего вида, потому что один меня видел. – Слова вырвались на свободу. Обратно их уже не вернуть. Ее грудь и шея покраснели. – И ему вполне нравится мой вид.
Минья уставилась на нее. Сарай никогда еще не видела ее такой огорошенной. На секунду даже гнев стерся с ее лица.
Но быстро вернулся.
– Кто?! – спросила она со смертельным бурлением в голосе.
Сарай почувствовала трепет опасений из-за того, что открыла дверь к своей тайне. Но Лазло нельзя и дальше держать в секрете, не тогда, когда у них появился шанс на будущее.
– Один из фаранджи, – ответила она, пытаясь сохранить твердость ради него. Лазло заслуживал, чтобы о нем говорили с гордостью. – Минья, видела бы ты его сны! Красоту, которую он замечает в мире и во мне. Он может многое изменить. Я чувствую!
Неужели она думала, что сможет переубедить девочку?! Неужели воображала, что Минья может прислушаться?!
– Так вот в чем дело, – кивнула та. – Парень состроил тебе глазки – и ты уже готова отвернуться от нас, чтобы играть в семью в Плаче. Тебе так не хватает любви? Я ожидала подобного от Руби, но не от тебя.
О, этот звонкий, предательский голосок…
– Я ни от кого не отворачиваюсь, – отчеканила Сарай. – Я имела в виду, что люди не обязательно станут нас презирать. Если бы мы могли поговорить с ними, возможно, у нас появился бы шанс… шанс жить, а не просто существовать! Минья, я могу передать сообщение Эрил-Фейну. Он прилетит завтра, и тогда мы узнаем…
– Конечно, непременно, – ухмыльнулась Минья. – Приводи его и своего любовничка прихвати. И фаранджи не забудь. Будет очень кстати, если мы прикончим их всех скопом. Вообще-то ты окажешь мне огромную услугу. Спасибо, Сарай.
– Прикончим их? – сухо повторила она.
– Разве я не ясно выразилась? Любой, кто ступит на порог цитадели, умрет.
Глаза Сарай обожгли слезы бессилия. Разум Миньи, как и ее тело, был несокрушим. Что бы ни стало причиной противоестественного анабиоза, удерживающего ее ребенком в течение пятнадцати лет, это выходило за пределы досягаемости доводов или убеждений. Минья добьется резни и отмщения и потянет за собой всех остальных.
«Ты могла бы одарить Минью теплыми объятиями», – предложила Спэрроу Руби в саду. Сказано это было не всерьез, и отравляющая разум мысль – шокирующая, непостижимая, невообразимая идея, что кто-то из их пятерки может причинить вред другому, – вызвала у Сарай тошноту. Она и сейчас ощущала ее привкус, глядя в пылающие глаза девочки, спасшей ей жизнь, и задавалась вопросом… как она может просто стоять в сторонке и позволить начать войну?
Ей хотелось кричать.
Ей хотелось выкрикнуть своих мотыльков.
– Нет, ты вполне четко выразилась! – рявкнула девушка.
Ее мотыльки стремились вырваться наружу. Жаждали свободы. Она жаждала свободы. Солнце зашло за горизонт. Небо потемнело еще не до конца, но вполне достаточно. Сарай повернулась к маленькой тиранке, наследнице жестокости Скатиса – если не его дара. Кулаки сжались. Зубы стиснулись. Внутри нее зарождался крик – такой же необузданный, как в первый раз, много лет назад, когда она сдерживалась неделями, не сомневаясь в его ужасности.
«Плохо – это было бы хорошо, – сказала тогда Минья. – Мы нуждаемся в плохом».
И так родилась Муза ночных кошмаров, а эти несколько слов решили судьбу Сарай.
– Ну же, давай, – процедила Минья. Ее кулаки тоже сжались, лицо одичало, чуть ли не обезумело от ярости и негодования. – Я же вижу, что ты хочешь. Спускайся к своим людишкам, раз это единственное, что для тебя важно! Твой любовник наверняка уже ждет. Иди к нему, Сарай. – Она оскалила свои белые зубки. – Передай ему, что я с нетерпением жду встречи!
Сарай затрясло. Руки напряглись. Наклонившись к Минье, она открыла рот и закричала. Не проронив ни звука. Лишь выпустив мотыльков. Всех прямо в Минью. Поток тьмы, неистовых крыльев и бешенства. Она извергла их на нее. Обрушила. Мотыльки ударили в лицо девочке, и та вскрикнула, пытаясь убраться с пути. Мотыльки не отступали. Минья не могла от них сбежать. Они били ее крыльями по лицу и волосам. Они разделились вокруг нее, как река вокруг камня. Мотыльки вылетели из ниши, промчались над головами сторожевых призраков и оказались на воле в сумерках.
Сарай стояла на месте и продолжала кричать, и хоть она не издавала ни звука – ее голос взмыл в небо, – губы формировали слова «Убирайся! Убирайся! Убирайся!» Минья вылезла из укрытия и, бросив напоследок леденящий душу взгляд, развернулась и исчезла.
Сарай рухнула на кровать, подрагивая от беззвучных всхлипов, в то время как ее мотыльки спускались все ниже и ниже. Они не рассредоточивались, поскольку не рассредоточивался ее разум. Девушка думала только о Лазло, поэтому туда они и мчались, прямиком к дому и окну, которое она так хорошо знала, в комнату, где надеялась обнаружить его спящим.
Но было слишком рано. Его кровать оказалась пуста, ботинки отсутствовали, и посему у мотыльков, трепещущих от волнения, не осталось иного выхода, кроме как осесть и ждать.
