Доминик Ливен
Вот для того, чтобы этот мир стал таковым, понадобилась крымская катастрофа. После нее российская политика приобретает современные черты. Это начало русской геополитики.
Граф Игнатьев — первый настоящий англофоб. Воронцов и фон Бруннов наоборот. Если последние дурачили российский МИД, то Игнатьев — британский. В 1858 году Игнатьев, назначенный императором для выполнения секретной миссии по противодействию англичанам в Центральной Азии, в своем докладе предлагает немедленно аннексировать среднеазиатские ханства, пока этого не сделали англичане. В промежутке между азиатскими делами — миссия в Пекин.
Там, после второй «опиумной войны», победившие англичане вместе с другими европейцами делят Китай. Открываются представительства в Пекине, порты для судов… Когда Игнатьев прибыл в 1859 году в Запретный город, император уже сбежал, а Пекин осаждала англо-французская группировка. Игнатьев предложил китайцам посредничество, которое китайцы с радостью приняли. Самое интересное в том, что англо-французы ни в каком посредничестве не нуждались. Как заявил британский командующий лорд Элджин, «мы могли бы аннексировать Китайскую империю, если б нам хватило глупости получить на руки вторую Индию». Соответственно, англо-французские войска, подписав соглашение на своих условиях, в ноябре 1860 года ушли, а через 10 дней китайцы подписали соглашение с Игнатьевым, по которому 400 тысяч квадратных миль Китайской империи в Приамурье отходило к России.
«Ни разу с 1815 года Россия не заключала столь выгодного соглашения, и, вероятно, никогда прежде такой подвиг не совершал столь молодой российский дипломат. Успехи 1860 года простирались весьма далеко, чтобы стереть досадные воспоминания о поражении в Крыму. Тем более что они были достигнуты в замечательной манере переигрывания англичан»
[95].
Английский источник про Игнатьева
Игнатьев становится главой созданного азиатского отдела МИД. Вместе с новым военным министром, автором военной реформы Дмитрием Милютиным, Николаем Муравьевым (генерал-губернатором Восточной Сибири, который, собственно, и присоединил Приамурье), Александром Барятинским — генерал-губернатором Кавказа, который в 1859 году вынудил покориться Шамиля, они составляют группировку «ястребов». Большинство русского общества и торгового сословия, служилой и политической элиты тогда считало, что новая война с англичанами неизбежна. Русские «ястребы» пользуются большой поддержкой со стороны Отто фон Бисмарка, тогда посла Пруссии в Петербурге, будущего германского «железного канцлера».
«Я думаю, что для Германии было бы полезно, если бы русские тем или иным путем, физически или дипломатически утвердились в Константинополе и должны были бы защищать его. Это избавило бы нас от положения гончей собаки, которую Англия, а при случае и Австрия, направляют против русских вожделений на Босфоре»
[96].
Отто фон Бисмарк
Бисмарк всегда, еще со времен Крымской войны, выступал против участия Германии — тогда еще Пруссии — «в англо-австрийских, как он полагал, играх против России», справедливо считая, что активность России в Азии никак не угрожает интересам Германии в Европе.
Туркестан.
Первый бросок на юг
Активность России в Центральной Азии получила дополнительный стимул от бурно развивающейся текстильной промышленности. Гражданская война в США — американский юг был крупнейшим экспортером хлопка — привела к проблеме с поступлением хлопка в Европу Тут выясняется, что Коканд и Бухара, вообще-то, потенциально очень сильные производители хлопка-сырца. Задача: получить эти области, пока этого не сделала Британия. И первый ход — «смычка границ» летом 1864 года.
Канцлер Горчаков в меморандуме «лечит» англичан по их же понятиям:
«Российское правительство вынуждено насаждать цивилизацию там, где варварский способ правления вызывает страдания народа, и оберегать свои границы от анархии и кровопролития. Такова судьба любой страны, оказавшейся в подобном положении»
[97].
Намек прозрачный. Еще более изящно следующее предложение:
«Мы будем признательны, если ведущие государства, у которых меньше нерешенных вопросов и выше организация, установят для нас с географической точностью пределы, на которых мы должны остановиться»
[98].
Вот так. «Держите меня крепче…» У русского канцлера было достаточно широкое поле для такого рода маневра. Это поле обеспечивалось стремительным продвижением России в Центральной Азии.
В мае 1865 года генерал-майор Михаил Черняев получает телеграмму из Петербурга — приказ остановить наступление. И, сделав вид, что он никакой телеграммы не получил, по собственной инициативе с 1300 солдатами захватывает Ташкент, который обороняла 30-тысячная армия эмира.
Британия ограничилась протестами, причем удивительно вялыми, — и, что интересно, — включая прессу и «общественность». Сэр Генри Роулинсон, один из героев Большой Игры, писал:
«Тем, кто помнит русофобию 1838—39 годов, безразличие британской публики к событиям, происходящим сейчас в Центральной Азии, может показаться одним из самых странных эпизодов современной истории»
[99].
В чем дело? Просто было широко распространено убеждение, что наступление России все равно не предотвратить, а «голуби» вообще рассуждали, что лучше иметь соседями русских, чем дикие племена, и упорядоченная Средняя Азия, управляемая русскими, откроет новые рынки для британских товаров. Первые, можно сказать, цветочки наступающей либеральной эпохи. До этого военный контроль над территорией и контроль над рынками воспринимались как синонимы.
