Воспитание принца
С расстояния более чем в два столетия фигура Людовика XVI, освободившись от налипшей на нее хулы, панегирических восхвалений и слезливой жалости, представляется одной из самых интересных в истории.
В наше время профессия короля уже не считается легкой. Попытаемся же представить себе, чем она должна была обернуться для человека, взращенного на идеалах, весьма отличных от тех, что исповедовали, к примеру, Филипп-Август
[132] или Людовик XI,
[133] и которого угораздило очутиться в самом центре чудовищного вихря политических утопий — утопий, настолько соблазнительных и дерзостных, что ничего более разрушительного не смогли изобрести даже самые передовые из наших современников. Эта ситуация напоминает военный поединок, который в штормящем океане вели бы колумбовых времен каравелла и великолепно оснащенный современный крейсер… Может быть, Наполеону с Макиавелли в придачу и удалось бы выйти из такой переделки, но кому-либо другому!..
Катастрофа была фатально неизбежна.
Принц, которому выпал жребий бороться с неразрешимой задачей, в одиннадцать лет потерял отца; то был честный, прямодушный и умный человек, но, не играя в государственных делах ни малейшей роли, он добровольно ограничил свое существование частной жизнью и благотворительностью. Два года спустя умерла его жена Мария-Жозефа Саксонская, и дело воспитания будущего короля, тринадцатилетнего круглого сироты, легло на деда — Людовика XV. Не имея на то времени и к тому же сознавая, что по своим моральным качествам абсолютно не подходит для такой задачи, тот устранился от нее полностью.
Гувернером дофина с малолетства был старинный друг его отца герцог де ла Вогюйон. Дельный и глубоко набожный офицер, он был человеком ограниченным и тщеславным, не без склонности к интригам и интрижкам. Почтенный знаток грамматики аббат де Радонвилье был наставником принца; высокая обязанность обучать дофина глагольным спряжениям немедленно обеспечила ему место во Французской Академии. В образовании наследника участвовали также два известных проповедника-иезуита: отец Бертье и отец Крус; однако вскоре в связи с изгнанием иезуитского ордена их место занял аббат Сольдини, человек достойный, но несколько твердолобый.
Ученик обладал ординарными способностями, добрым сердцем, крепким здоровьем, простыми и честными жизненными правилами. Благодаря трудам де Радонвилье он был широко образован: хорошо знал историю, свободно владел латынью, читал и разговаривал по-немецки и по-английски и будто бы испытывал живейший интерес к географии.
К сожалению, все его достоинства сводили на нет какая-то душевная апатия, нервная усталость, доводившие его врожденную застенчивость и неловкость до предела. В нем жила болезненная убежденность в собственном ничтожестве, что вовсе не соответствовало действительности. Он считал себя полной посредственностью и абсолютно не верил в себя. Он находил себя гораздо глупее своего младшего брата, сотоварища по занятиям, имевшего склонность к острословию, — будущего Людовика XVIII. Один придворный льстец однажды вслух восхищался ранними успехами дофина. «Вы ошибаетесь, — ответил тот не без горечи, — умен вовсе не я, а мой брат». К несчастью, вместо того чтобы подбадривать юношу, г-н де Вогюйон его постоянно бранил и унижал, что причиняло наследнику глубокие страдания.
Чему же учили этого принца, которому через несколько лет предстояло столкнуться в борьбе с самыми отпетыми реформаторами? Ему внушали, что, став королем, он должен решать все сам, даже если его мнение будет идти вразрез с общим; ему объясняли взаимозависимость государственности, религии и естественного права; в духе Боссюэ и Фенелона ему истолковывали традиции и основные законы французской монархии — эти законы не предусматривали ограничения верховной власти, искони принадлежавшей королю. Короче, все это было старой традицией единовластия, какой ее постепенно выработали Карл VII,
[134] Людовик XI, Ришелье и Людовик XIV. Под руководством наставника ученик формулировал в своих «Размышлениях» следующее принципиальное положение: «Основание всякого рода власти покоится только на личности короля. Никакой частный человек, никакое сообщество людей не могут быть независимы от его авторитета». Такие правила — весьма негодный багаж для того, кто первым в истории Франции будет вынужден сражаться с революционной Ассамблеей, страстно желавшей лишить его всех прерогатив.
По воле злой судьбы принц был послушен и прилежен; он воспринял этот урок как Евангелие и проникся им до глубины существа. Интересно, читал он, по крайней мере, «Дух законов»
[135] или «Общественный договор»?
[136] Взял ли кто-нибудь на себя труд уведомить его, что на свете рождаются и мгновенно разносятся по миру новые идеи? Я лично в этом сомневаюсь, и исследование Мариуса Сепе, посвященное жизни и личности Людовика XVI, не дает оснований для положительного ответа. В то время как все умы во Франции двинулись по одной дороге, сознание будущего короля упрямо следовало в противоположном направлении, а его наставники даже не поставили его в известность о существовании этих других путей.
Но все это — из области теорий… В практические же дела государства Людовик XV своего внука абсолютно не посвящал. И кто бы мог это делать? Министры тоже держали дофина в стороне, он же при своем пассивном характере смиренно сносил положение политического нуля. Семнадцати лет в пышном и распущенном Версале он вел монотонную и скучную жизнь, часто охотясь, очень много читая, занимаясь благотворительностью и прилежно посещая молебны.
