— О, это деликатный кушанье, — отвечает Липарит, — будем кушать завтра, дай сюда, я знаю, где хранить.
Липарит, взяв со стола шоколадку, выходит с пакетом и тут же возвращается:
— Медсестра положил пакет холодильник. Все нормально.
— Ну, Липарит, ты на шоколадках кругом связи навел!
— У нас в Ереван только так.
Я тем временем открываю дверцу шкафа и за ней переодеваюсь. Когда я предстаю перед обществом в черном итальянском костюме в узкую белую полоску, в рубашке ослепительной белизны и в галстуке от Диора с картинкой женщины-змеи, то Липарит только всплескивает руками:
— Где мои тридцать лет!
Лена же, как сомнамбула, с вытянутыми вперед руками, подходит ко мне и обнимает за шею. В ее взгляде я читаю: «Мне с тобой хорошо. Мне очень хочется поцеловать тебя, но я стесняюсь Липарита. И ты тоже не делай этого».
Я все понял, не целую, но моей энергии нужен выход. Я поднимаю девушку на руки и испытываю при этом особое удовольствие — кончиками пальцев чувствую теплое женское тело через перекатывающуюся редкую сеточку кружевной ткани. Лена мелко дрожит и, когда я опускаю ее, лицо ее пунцово рдеет, а все пространство вокруг нас электризуется чувственными феромонами — наше возбуждение разливается в воздухе.
Липарит непроизвольно крякает и наполняет стаканы коньяком:
— Первый тост я предлагаю за весну, которая сегодня осчастливила своим присутствием наше скромное жилище!
К моему удивлению, армянин произносит сложную, цветистую фразу, ни разу не перепутав падежей.
Мы смыкаем стаканы и пьем. Сразу похорошело еще больше, хотя больше, кажется, уже некуда.
— Ой, Дима, как я проголодалась, только сейчас поняла, — шепчет Лена.
— Еще бы, без обеда, без ужина, давай налегай!
— Ты только, Лен, не стесняйся, кушай на здоровье! — поддерживает Липарит. — И ты, Дима. На меня не смотри, я кушал и обед, и ужин. Подышу свежим воздухом.
И он, прихватив с собой кусочек сыра с ломтиком лимона и зеленью — любимая пища армян, — деликатно выходит на балкон.
Мы с Леной, забыв про приличия, проглатываем половину принесенной закуски.
— Все, больше не могу! — откидывается наконец девушка.
Мы сидим на кровати, опираясь спинами на стену. Я осторожно обнимаю и целую ее, пока мы одни в комнате.
— Лена, что бы потом ни случилось между нами, знай, что это самый наполненный день моей жизни, — проникновенно и искренне веря себе, произношу я.
— Да ну? — дразнит Лена.
Я смущаюсь своей высокопарности.
Тут входит Липарит и радостно информирует:
— Сейчас будут танцы! Мадемуазель, я ангажирую первый танец с вами!
«Мадемуазель» улыбается, поднимается с кровати и делает книксен. Липарит опять включает Ободзинского:
Эти глаза напротив, —
Калейдоскоп огней,
Эти глаза напротив
Ближе и все родней.
Эти глаза напротив
Чайного цвета.
Эти глаза напротив,
Что это, что это?
Липарит вальсирует с Леной. Я так не умею. Поскольку цвет глаз моей красавицы совпадает с тем, что в песне, я как-то нехорошо поражаюсь тому, когда это Липарит успел высмотреть эти Ленины глаза? Ведь, наверно, именно поэтому он заранее подготовил эту песню, и начинаю ревновать.
Господи, для ревности достаточно самого незначительного повода!
При всем своем уважении к старшему другу я подхожу к паре, хлопаю в ладоши как дурачок и отнимаю у Липарита Лену. Лучше бы я этого не делал! Липарит послушно отходит в сторону и садится в кресло, а Лена хоть и идет танцевать со мной, но вся какая-то потухшая.
Неоправданная ревность душит меня. Сначала я подумал, что королева обиделась на то, что я воспринимаю ее как свою собственность и лишаю ее свободы выбора партнера.
Но потом понимаю: у нее нет никаких чувств к Липариту, она воспринимает его только как моего старшего друга, он для нее — естественное дополнение ко мне, и доставить приятное Липариту для непосредственной Лены — это способ доставить приятное мне. Мне становится стыдно. Ситуация осложнилась. В воздухе повисает невысказанное объединение двоих против меня одного, причем объединение моих же друзей, которые молчаливо упрекают меня за мою же собственную глупость.
Как вывернуться из этой сложной психологической ситуации?
За ошибки надо расплачиваться. И я решаюсь, уже вполне сознательно, как бы продолжить сцену ревности, а на самом деле, чтобы в одиночестве собраться с мыслями, встаю и без слов покидаю комнату.
На улице я с огромным удовольствием затягиваюсь сигаретой, чего избегал уже полдня, чтобы девушка не почувствовала моего табачного дыхания.
У входа в здание поет и пляшет под гармонь веселая толпа. Они справляют праздник, как всегда, накануне. Мое появление встречают веселыми возгласами, молодого контингента в санатории маловато, и женщины сразу вовлекают меня в круг. Я смеюсь, делаю знак гармонисту и горланю частушку собственного сочинения:
Нам на «новых» наплевать,
Пусть катятся в Штаты,
А мы будем пить, гулять:
С праздником, ребяты!
Частушка нравится, все дружно отбивают такт в ладоши:
Ух ты, ах ты,
Все мы космонавты!
Гуляющие вдохновляются, каждому хочется показать себя, и в круг вбегают новые артисты. Ядреная, розовощекая женщина, размахивая цветастым платком, задорно поет:
Я сама ему дала,
Да и он не спрашивал,
Просто пьяная была,
А он мне зашарашивал!
И вызывающе смотрит по сторонам, как бы спрашивая мужиков, кто же ей зашарашит на праздник?
Толпа со смехом опять бьет в ладоши:
Ух ты, ах ты,
Все мы космонавты!
Я утешаю себя мыслью, что сделал приятное людям, и под шумок возвращаюсь в комнату. И вижу Лену и Липарита на балконе в самом развеселом настроении. Оказывается, они оттуда наблюдали мое выступление и прониклись гордостью за своего представителя в народе.
Инцидент исчерпан.
8. Ночной променад
Мы выпиваем еще по разу, прихватываем с собой бутылку и закуску и выходим прогуляться. На юге темнеет рано. Толпа уже направляется со двора к морю, и мы устремляемся вслед за ней. На пляже я, естественно, решаю искупаться: ночное купание — моя слабость. Южанин отказывается:
