Лена задумчиво и серьезно смотрит в мои глаза. В полумраке, в полуметре от меня, вокруг ее лица засветился (или мне так кажется?) фосфоресцирующий ореол, а огромные глаза ее излучают прерывистые молнийки энергии, которые проникают в самую глубину моего сознания.
— Мне кажется, что наши поля сливаются, — шепчет Лена и крепко целует меня.
Я готов стиснуть, раздавить, сплющить это чудо, еле овладеваю собой и унимаю дрожь.
— За это выпьем, — достаю я початую бутылку коньяка.
— Ой, а закусывать нечем. И платье все смяла. Подожди, я сейчас.
Лена осторожно открывает дверь в свою комнату и возвращается через долгие пять минут, переодетая в махровый халатик, в руках у нее бутерброд с красной икрой и два яблока.
— Девчонки от пира мне оставили.
Лена разламывает бутерброд пополам, мы выпиваем из горла и со смаком закусываем. Она садится ко мне на колени боком, обнимает за шею и целует. Ее тело источает пряный запах возбужденной молодой девичьей плоти — он сводит меня с ума, я как-то непроизвольно забираюсь ей руками под халат и обнаруживаю такое… Лена без трусов.
Не знаю, чего больше закрутилось в моем сознании: изумления или восторга. В следующий момент срабатывает основной инстинкт, срабатывает основательно, член напрягается так, что, кажется, звенит, сознание отключается, я разворачиваю Лену на девяносто градусов и перекидываю одну ее ногу через свои колени.
Потом я лихорадочно расстегиваю замок на своих джинсах и облапливаю двумя руками ее спортивные амортизирующие ягодицы. Кончиками пальцев я ощущаю ошеломляющий пушок между ягодицами и осторожно, но неотвратимо насаживаю ее на себя.
О, вошел почти весь!
В этот момент Лена дергается и, едва подавляя крик, срывается с проникшего в нее жала:
— Больно!
Я притягиваю ее к себе, она вся дрожит и чмокает меня в висок:
— Милый, я сейчас приду. — И, соскочив с моих колен, бесшумно исчезает в своей комнате.
Я сидел, ждал ее и тоже дрожал. Запах девичьей плоти, оставшийся на кончиках моих пальцев, будоражил и содрогал все мое естество. Но… Лены не было. Я прождал минут двадцать, потом встал и осторожно приоткрыл дверь в комнату.
Одна из Лениных подружек отозвалась со своей кровати:
— Она спит. Сюда нельзя!
Я и сам уже увидел: Лена безмятежно спит, в позе ребенка в утробе матери, и мне ничего не оставалось, как уйти. «Надо же, обманула! — думал я по дороге к санаторию, — или нечаянно заснула?»
Я пробрался к себе через балкон и, свалившись в кровать, мгновенно уснул.
11. Первое мая
Утром, часов в одиннадцать, меня поднял Липарит, опять при параде. На столе стояли открытые бутылки с пивом.
— Вставайте, граф. Рассвет уже полощется! — заговорил стихами отставной подполковник.
— А, что? — спросонья не понял я.
— Сегодня праздник, Первый май! — торжественно провозгласил Липарит.
— Не первый и не последний, лучше я еще посплю, — отмахнулся я.
— Совсем тебя Лен затрахал!
— Совсем, совсем, — сел я в кровати и продрал глаза.
— Такой девушка много надо! — прищелкнул пальцами бравый армянин. — И большой!
Я не отозвался на его пошлость и налил пива обоим. Липарит нарезал под пиво маленькими ломтиками слабосоленую семгу.
— Ух ты! — восхитился я и достал из баула новую баночку икры.
А Липарит между тем с большим подъемом, почти не путая падежи и окончания, проговорил семге целую оду:
— Я люблю семгу. Люблю разрезать свежую розовый рыба на кусочки, отдирать кожицу, тщательно освобождать с помощью ножа деликатное мясо от костей хребта. Дома у меня собака — ирландский терьер. Все лишнее отдаю ему, непременно присутствующему при священнодействии. Он тоже любит семгу, съест брошеный кусочек отходов и уткнется в пол, отвернувшись от меня, и ждет очередной поступлений. Если я запаздываю, то подходит и, подлизываясь, кладет морду на мои колени. Такой доверие, что я отдаю ему весь неочищенный до конца кусочек, отрывая деликатес от себя.
— Как зовут твою собаку?
— Джерри, ты читал у Лондон — «Джерри-островитянин»?
— Ну да, еще в детстве.
— И я в детстве. Всю жизнь мечтал о таком псе, вот только три года назад купил щенок из Чечни. Ирландский терьер — самый умный собака!
— Почему из Чечни?
— Они там спасли много жизней солдат. Их натаскивают на мины под землей. Овчарка глупый, бывает, срывается и тычет носом в мина. Погибает. А рыжие держат стойку за пять метров и четко указывают носом, где зарыто. Никогда не подбежит и не ошибется, — поднял Липарит палец вверх.
Я понял, что на втором месте после страсти к девушкам у Липарита любовь к собакам.
Он уловил мои мысли и заметил:
— Гитлер сказал: «Чем старше я становлюсь, тем больше люблю собак и меньше людей». Правильно сказал!
— Сейчас за Гитлера предложишь тост? — съехидничал я.
— Нет, Дим. Что Ленин, Сталин, Гитлер — одна компаний, пить за них не буду никогда.
— Ну, слава Богу, у меня примерно такое же мнение.
— Ты умный русский, Дима! Часто русские защищают тех, кто их обобрал.
— Как будто у вас в Армении нет воров у власти.
— У нас все это понимают, но кругом все куплено, каждый живет сам по себе.
— И у нас понимают. И тоже плюют на власть, не связываются.
— И бесполезно связываться. Наш и ваш страна может спасти только союз с Европа. Только их законы. У нас и у вас законы спят!
— Тогда выпьем в Первое мая за союз с Европой, — согласился я и достал свою бутылку коньяку.
Липарит запротестовал, выставляя свой «Арарат».
— Успокойся, — сказал я, — твое тоже выпьем все!
— Сейчас я схожу за креветка — должен быть готов, — поднялся Липарит.
Через минуту он вернулся с большим блюдом дымящихся паром креветок.
«Лена покупала, — сжалось мое сердце, — что она сейчас делает?»
Мы с большим удовольствием умяли все блюдо.
— Где варил? — спросил я.
— На плитке, сестра варил.
— А что сестру не приведешь сюда? Для близкого знакомства?
Тут в дверь постучали. «Лена?» — бухнуло мое сердце. Но это была не она. С чашками кофе на подносе появилась накликанная медсестра.
— С праздником вас, молодые люди!
Липарит поднялся, принял из ее рук поднос и поставил его на стол.
— Садись, Полин. Сейчас будем пить кофе с коньяком.
