Вместе с тем французский писатель не менее точен, когда там же утверждает: «Чистосердечной похвалой мы обычно награждаем лишь тех, кто нами восхищается». Око за око, зуб за зуб, только в плоскости позитивного права. Дескать, ты мне сделай хорошее дело, а я в ответ сделаю хорошее дело тебе. И в этом смысле похвала, как правило, награждается похвалой. Так и рождается настоящая дружба.
– Мне кажется, я толстый.
– О чем ты говоришь? – выражает поддержку друг. – Совсем нет. Вспомни Наташу. Вот она толстая.
И как бы ваш друг был не прав, вы никогда не откажетесь от слов поддержки. Потому что это как-то неправильно. Не по-дружески, что ли. Помните, что в свое время американский президент Франклин Рузвельт сказал по поводу Сомосы, который установил жесткий авторитарный режим в Никарагуа, но при этом оставался ярым противником коммунизма: «Сомоса, может быть, и сукин сын, но это наш сукин сын».
5
Похвала – это искусство, которым виртуозно обладает льстец. Это сегодня оно в упадке, а когда-то за плохую «похвалу» можно было лишиться головы. Поэтому нужно было беспрестанно находиться в тонусе. Правители же вечно требуют к себе внимания! Вот поэты и писали им всяческие панегирики, восхваления, оды… Римский поэт Вергилий, дабы прославить власть императора Августа, так вообще решился написать «Энеиду», тщась переплюнуть Гомера, совместив в одной поэме и «Илиаду» и «Одиссею». И все это во славу Великой Римской империи.
Чтобы хорошо польстить, нужно провести серьезный анализ качеств человека: понять, какие стоит отметить и преувеличить, а о каких лучше промолчать. Знаменитый древнегреческий сатирик Лукиан написал риторический труд под названием «Похвала мухе», в котором проявил свою наблюдательность и нашел несколько причин считать муху совершеннейшим существом.
Так, он замечает:
«…еще буду я говорить о большом уме, когда избегает муха злоумышляющего и враждебного к ней паука: она подсматривает севшего в засаду и, смотря прямо на него, вдруг отклоняет полет, чтобы не попасться в расставленные сети, не спутаться сплетениями чудовища. О мужестве и отваге мухи не нам подобает говорить: красноречивейший из поэтов – Гомер – не со львом, не с леопардом и не с вепрем сравнивает отвагу лучшего из героев, желая его похвалить, но с дерзновением мухи, с неустрашимостью и упорством ее натиска. Ведь именно так он говорит: не дерзка она, но дерзновенна».
Или:
«Кажется, что только об одном забыл упомянуть Платон в слове о душе и ее бессмертии. А именно – умершая муха, посыпанная пеплом, воскресает, как бы снова возрождаясь, и снова сначала начинается новая жизнь. Уж это ли не убедит с несомненностью всех, что душа мух также бессмертна, если, удалившись, вновь возвращается, узнает и воскрешает тело и возвращает мухе полет?»
Впрочем, Лукиан всего лишь упражнялся в красноречии, льстец же за своими словами прячет корыстные интересы. Муха едва ли чем-то способна наградить льстеца, помимо лишних хлопот, а вот человек… Но настоящее искусство – в мелочах. Мастеровитый льстец должен знать, что расточать похвалы в явной форме – это грубо. Существуют и более искусные варианты. Философ Плутарх приводит один из них в своих «Застольных беседах»:
«Дружескую насмешку представляет собой и порицание, за которым скрывается похвала. Так, Диоген говорит об Антисфене:
Одел меня в лохмотья, нищим быть велел,
Без крова побираться и без родины».
И это более убедительно, чем просто сказать: «Он сделал меня мудрецом, самодовлеющим и благополучным». А один лаконец, получив в бане бездымные дрова, под видом упрека сказал: «Тут и слезу пролить не удалось». Другой назвал гостеприимца, который ежедневно угощал его обедами, тираническим поработителем, не позволившим ему в течение стольких лет увидеть собственный стол».
Отрадно, что некоторые мысли не выражаются впрямую. Лесть – одна из форм обмана, то есть нежелания называть вещи своими именами. Но если бы мы не лицемерили… то, наверное, все перессорились. Прав же был Паскаль, когда утверждал:
«Когда бы каждому стало известно все, что о нем говорят ближние, я убежден, на свете не осталось бы и четырех искренних друзей. Подтверждение этому – ссоры, вызванные случайно оброненным, неосторожным словом».
Закончим на этом, дабы своим неосторожным словом еще кого-нибудь не обидеть.
Назойливость
Глава о том, что докучать людям нужно с известной деликатностью
«Сотни верст пустынной, однообразной, выгоревшей степи не могут нагнать такого уныния, как один человек, когда он сидит, говорит и неизвестно, когда он уйдет».
Антон Чехов
1
И почему все так обрушились на безобидно назойливых людей? Кажется, что даже фильмы Терренса Малика вызывают меньшее раздражение, чем эти простодушные зануды. А ведь у Малика хотя бы есть фанаты и парочка недурных картин, как, например, «Древо жизни» (хотя и она понравилась разве что безумным киноманам). Но нет, с людьми сложнее. Их нельзя не то что полюбить, хотя бы принимать такими, какие они есть, даже если бы их плохое поведение объяснялось уникальным поведенческим почерком. Даже самые поразительные по своей ничтожности произведения искусства растолковать в положительном философском ключе можно, а человека – нет. Видимо, потому, что не писал ничего хорошего о человеке Сартр или Камю. А Ницше вообще человека не любил и желал его переплавить. Вот вам и весь интерпретаторский гуманизм.
Но что плохого сделали обществу люди, обладающие пороком навязчивости? Они не убивают людей, не грабят банки, не снимают плохих фильмов, но одним лишь тем, что бывают рады чрезмерно пообщаться, вызывают отторжение.
Судя по всему, здесь причина в зоне комфорта. Словосочетание «зона комфорта» сравнительно новое, в античные времена не представленное, средневековой схоластикой не обласканное, но получившее распространение во времена, когда частная жизнь стала на вес золота. «Есть мой мир и твой, и лучше бы, чтобы эти миры не пересекались», – сказал бы гордый индивид. Разумеется, все желают жить по собственным правилам и не пускать в свой монастырь посторонних со своим уставом. Назойливый же человек не только нарушает личные границы, так он еще и имеет дерзость учить и наставлять других. И это в эпоху свободы мнений!
Впрочем, и в другие эпохи за излишнее усердие в деле обучения истине прохожих жестко наказывали. Так, афинская демократия распорядилась лишить жизни философа Сократа за то, что тот наглым образом приставал к мальчикам на улице и тщился изложить им свое учение. И ладно бы Сократ излагал свои истины в форме монолога, так он еще и провоцировал на диалог! Общаясь, например, с красавцем Критобулом, он своими провокационными вопросами наводил собеседника на мысль.
