— Девчушка-то спит совсем, — сдобным голосом пропела Тамара. — Иди, иди, у тебя там постелено. Ишь умучалась как! Иди, голуба.
Марта ушла в чуланчик спать. Под мерный гул голосов за стеной она задремала, а проснулась оттого, что дверь в чуланчик распахнулась. На пороге, освещенный ярким лунным светом из оконца, стоял Леонид Андреевич и пристально смотрел на Марту.
— Что? — вскинулась она. Ей стало жутковато, но интересно, словно все это — и мерное треньканье сверчка, и лунный луч из оконца, и даже куча кастрюль и тазов — вдруг стало принадлежать какому-то незнакомому, чужому миру, где все интересно, и страшно, и можно, и все равно.
— Ничего. Спи, — ответил Леонид Андреевич. — Завтра на базар с утра поедем. Платье тебе куплю. Хочешь?
— Хочу, — ответила Марта, ужаснувшись своим ощущениям и своему ответу. Темным инстинктом, поднявшимся со дна души, она поняла, что этот вопрос означает что-то большее, чем просто покупка платья, касается чего-то более важного. Но о чем идет речь — она понять не могла, тяжелая дрема наваливалась на грудь, жарко дышала в лицо и пахла дальними лугами, дорожной пылью, сахарным самогоном…
Утром поехали на барахолку. У Марты чуть кружилась голова, сладко томилось тело и в ногах было тягучее, тянущее ощущение. Разноцветная карусель базара потрясла ее. Продавалась разная еда, о существовании которой можно было уже и забыть за годы войны. Толстые плитки шоколада, коричневые жженосахарные петушки на занозистых деревянных палочках, жаренные в масле пирожки, похожие на стоптанные ботинки, булочки со сладкой посыпкой и изюм с курагой. Продавались вещи — обычные, привычные за последние годы: и куски парашютного шелка, и галоши, и брезентовые чоботы. Продавались вещи невиданные давным-давно — кружевные комбинации и панталоны, черно-бурая лисья горжетка с неприятно-блестящими стеклянными глазами и молевыми проплешинами, книги с ятями, но без обложек… Продавалось совсем невиданное, трофейное — и платья, и швейцарские золотые часики, какие-то альбомы с видовыми открытками, туфли, как из рыбьей чешуи, нестерпимо сверкающие на утреннем солнце. Продавались вещицы самодельные — зажигалки, сделанные из гильз, портсигары, прозрачные, как лед на пруду, какие-то необычные ручки и вставочки…
Из этого верчения ее, словно котенка за шкирку, вытянул Морозов. Ей понадобилась пара минут, чтобы понять, о чем он ей толкует.
Платье продавала нездорово полная старуха с усиками над верхней губой. Руки у нее сильно тряслись, и платье, которое она держала, тоже трепыхалось, играло на легком ветерке, и Марта не могла рассмотреть, что на нем за узор, но потом рассмотрела. Красные маки на снежно-белом фоне.
— По размеру тебе, что ли? — допытывался Морозов, улыбаясь. — Да говори — или очумела совсем?
Старуха приложила платье к плечам Марты.
— Впору, — констатировала она неожиданно певучим для такого большого и грубого тела, журчащим голосом. — Берите. Я отдаю недорого. Это моей дочери, ее больше нет. Берите. У меня еще туфли, думаю, они тоже подойдут.
Туфли — белые, на маленьком каблучке, с пуговкой на носике — тоже подошли. Марта плохо помнила, как Морозов совершал покупку, сколько он дал за платье и туфли, так что тот факт, что Леонид Андреевич самоотверженно решил не торговаться, прошел мимо ее потрясенного сознания. Она помнила только, как старуха сказала Морозову:
— Ваша дочь будет очаровательна в этом наряде!
И еще она помнила, как помрачнело лицо Морозова, словно черная туча на него накатила. Но через пять минут он уже снова посмеивался и кормил ее житными пряниками с сильным привкусом солода.
Вернувшись в колонию, Марта узнала, что Юрка Рябушинский пропал невесть куда.
— На один день вас нельзя оставить! — бушевал у себя в кабинете Леонид Андреевич.
Марта, испуганная и обессилевшая, сидела в своей комнате на кровати, застеленной голубым покрывалом. На грубо сработанном комодике тикали часы, остатки роскоши прежних хозяев дома. Страшный старик пожирал младенца. На свете есть тысячи дорог, и только одна из них ведет в сырой овраг за рощей, а остальные — в тысячи стран.
А Шкалик помер еще до войны.
ГЛАВА 29
Крон и Рея (продолжение)
Первая дочь, Галина, далась молодой матери тяжело. Марта рожала трое суток и родила ребенка «с варежку», как высказалась молодая, но знающая акушерка. Акушерка была Марте задушевной подругой, и, если бы не ее забота и находчивость, не вырвались бы мать с младенцем из прохладных, нежных объятий безвременной смерти. Впрочем, роженица не высказала особой радости, когда ее оповестили, что жизнь дочери вне опасности. Казалось, она вполне равнодушна к ребенку и заботится о нем только по обязанности.
«У молодых-то оно всегда так, потом пообвыкнется, привяжется к малютке», — успокаивал себя Леонид Андреевич, словно много мог знать о психологии молодых мамаш. Он был вполне счастлив и доволен, почувствовав себя отцом. Правда, ему бы хотелось мальчика… Ну ничего, Марта совсем молодая, он тоже еще долго будет в силах… Обзаведутся и пацаном. Девчонка тоже хорошо, будет помощница матери.
А Марта в помощницах нуждалась. Через год после их свадьбы колонию расформировали, но Морозова власти не обидели. Памятуя его заслуги, его хозяйственную сноровку, назначили председателем колхоза. Пост не маленький, что и говорить, и ответственность велика. Но Леонид Андреевич не испугался, повел себя как и пристало партийцу. Принял хозяйство в свои руки, и Марта стала председателевой женой. А это — всем пример и мужу помощница, а как быть, если к тому же еще и свой дом вести надо, и младенец присмотра требует? Кое-как, однако, перебились. Соседки помогали молодой председательше, но все равно сюсюкаться с дочуркой ей было некогда. Так и выросла Галина неприласканной. Да так, может, и лучше было — для жизни. С ранних лет стала помогать Марте по хозяйству. Никакого дива тут, конечно, нет — так все сельские дети и делают. Но Галина, считай, весь дом на себе тянула и умела еще какой-то особенный уют в нем наладить.
После Галины родилось еще две дочери, но они появились на белый свет недоношенными и умерли обе от пупочного сепсиса, не прожив и месяца.
В деревне сочувствовали молодой матери, но та по младенцам особенно не убивалась. Вообще же она была не то чтобы тихая или забитая — Морозов бывал крут в гневе, по жену любил и напрасно не обижал, — но какая-то равнодушная. Со спокойными серыми глазами, неопределенной кроткой улыбкой, мягкими волосами и мягкими движениями, она выглядела образцовой женой, матерью и хозяйкой.
В 1955 году Марта снова забеременела. Леонид Андреевич весь этот год находился в делах и разъездах. Времена после смерти лучшего друга всех колхозников поменялись круто, но Морозову линия, взятая партией, нравилась. На новом пленуме ЦК в 1953 году приняли новую программу, по которой списали все недоимки по сельхозналогу с колхозов и совхозов, сам налог снизили в два с половиной раза, стали больше поставлять в село техники и дали наконец селу долгожданной самостоятельности. По крайней мере, сроки уборки и посевов, да и что сажать позволили определять в районе. Свободы стало больше, но и ответственности прибавилось. Нужно было учиться работать по-новому. Леонид Андреевич побывал даже в Болгарии, для обмена опытом. Всякий раз, уезжая, наказывал Марте беречься и втайне лелеял мысль о сыне, прикидывал, какой дорогой подарок сделать жене, если на свет появится долгожданный наследник. Но сделал такой подарок, о котором никто и помыслить не мог.
