Ехал из Москвы и купил на вокзале газету — до поезда оставалось два часа, нужно было занять время. Много тогда публиковалось объявлений о поиске пропавших в войну людей. Дети искали родителей, братья сестер. Пробегая глазами колонки, Леонид Андреевич споткнулся о знакомую фамилию: Челобановы. «Майя Челобанова ищет свою сестру Марту Челобанову, пропавшую в 1942 году…» У Морозова закружилась голова, впервые в жизни. К чести его надо заметить — он ни на секунду не задумался о том, стоит ли рассказывать жене о ищущих ее родственниках. Позвонил с телефона-автомата, обстоятельно объяснил, в чем дело, рассказал, где Марта живет. Долго потом улыбался, вспоминая захлебнувшийся счастьем женский голос в трубке, — был он похож на голос Марты, только моложе и звонче…
Впервые за много лет Марта засмеялась и заплакала — одновременно.
Младшая сестричка Майя, которую Марта помнила несносной, веснушчатой егозой с торчащими тощими косичками и вздорным характером, за эти годы успела выйти замуж за профессора и вернуться в Ленинград, но зазнаваться не стала — приехала навестить сестру. У председателева дома остановилась невиданная машина — черпая и блестящая, как галоша. Из нее выпорхнула городская штучка, по моде одетая, в пышном платье, в перчатках, при лаковой сумочке и в лаковых же туфельках. Завитая, надушенная чудесными какими-то духами… Муж-профессор солидно шел следом. Сестры обнялись. Леонид Андреевич смотрел на Марту — и не узнавал ее. Вот она какой могла бы стать, если бы не деревенская житуха, если бы не постоянные беременности и роды, если бы не это вечное равнодушие в серых усталых глазах! Сестра навезла Марте подарков, и она теперь с радостью перебирала их. Ткань на платье, пестрый креп-жоржет. Куда она, дуреха, пойдет в таком платье? Коров доить? С золотой бисерной сумкой только в театр ходить, а какие в деревне театры? Додумалась сестрица!
В желтой коробочке, выстланной шелком, лежали флакон духов, коробочка пудры, футлярчик губной помады. Марта понюхала духи, поднесла к лицу пуховку и, взглянув в зеркало, снова затряслась в рыданиях.
Однако и у Морозовых нашлось чем похвастаться. Помимо богатого деревенского угощения, конечно. Профессор во весь голос восторгался и свежим воздухом, и близостью реки, и ароматами деревенского вечера, но прямо-таки застыл в изумлении, увидев в светлой горнице на комоде часы. Те часы, что откопал когда-то в подвале несчастный Юрка Рябушинский и сдуру презентовал понравившейся девчонке. Так они и стояли с тех пор, никому глаз не мозолили, потому что Леонид Андреевич стал уж и забывать историю их появления, а Марта, может, и помнила, да никому не говорила.
— Позвольте, но… Это же потрясающе! Майечка, посмотри, какая прелесть!
Часы были сняты с комода и подвергнуты тщательному изучению, причем профессор не прекращал присвистывать и охать.
— Да ты скажи, свояк, золотые они, что ли? — решил поддержать беседу Леонид Андреевич.
— Золотые? Нет. Фигура бронзовая, изображает Крона, пожирающего младенца.
— Чего это он его пожирает? Людоед?
— Один из греческих богов, — ответила за профессора Марта. — Его мать предсказала ему, что он будет низвергнут одним из своих детей, и Крон всех их проглатывал при рождении.
— Так всех и сожрал? — полунасмешливо-полузаинтересованно осведомился Леонид Андреевич. Он был задет. Сколько лет стояли эти часы на комоде, шли исправно, время отбивали звонко. Сколько раз он, остановившись перед ними, развивал свои предположения о том, кто этот бронзовый старик, чем он таким непотребным занят и для какой надобности буржуи его к часам присобачили. Причем и вслух неоднократно высказывался — Марта своих познаний никак не проявляла. А при профессоре да при расфуфыренной профессорской жене — своей сестрице — разошлась!
— Один остался, — не спеша пояснила Марта. — Зевс был спасен и сам стал царем и отцом богов и людей.
— Значит, правильно Крону нагадали, — удовлетворенно заметил Леонид Андреевич. — Хотя как сказать… Кабы он поумнее был — не стал бы детей жрать, вот у сынка на него обиды бы и не было. Глядишь, при царстве бы остался… Правильно я говорю? Ну а для какой такой надобности его на часы поставили, ответь ты мне?
— Впоследствии в народе его стали рассматривать как бога времени, — пояснил теперь уже профессор — Марта то ли не знала ответа на этот вопрос, то ли просто погасла уже, задумавшись о чем-то своем.
— Вот оно что… Назначили, стало быть, — покачал головой Морозов.
Профессор снова стал восторгаться часами:
— Необыкновенно выразительное изображение! Я, конечно, не специалист… Но если механизм без специальной чистки, без реставрации продолжал столько лет функционировать, то…
— Если они вам так нравятся, Дмитрий Иванович, то позвольте их вам подарить, — заявила вдруг Марта.
Морозов усмехнулся:
— И правда, забирайте. У вас коллекция, вы разбираетесь, а у нас они только вот на комоде пылятся. Часов у нас полон дом — и будильник, и мои командирские. А нам пришлете из Ленинграда часы с кукушкой — гораздо веселее будет!
После долгих церемонных отнекиваний с одной стороны и простодушных уговоров — с другой заметно осчастливленный профессор часы все же принять согласился. Согласились и погостить в совхозе пару недель — попить молока, погулять на свежем воздухе. К тому же профессор оказался охотник до рыбалки.
— Только я тебе, свояк, компании не составлю. Послезавтра еду как раз на пару недель в столицу — наш Центральный комитет партии вызывает на конференцию. Надеюсь, побудете, пока Марта не опростается… Все и ей полегче будет.
Профессор затаил усмешку — хитер крестьянин по-прежнему, несмотря на все организации и реорганизации. Да и это правильно — гости должны чем-то отплатить хозяевам за гостеприимство. Хотя эти часики стоят даже того, чтобы год за них авгиевы конюшни чистить. Тем более что Майе предложенный Морозовым порядок понравился — она даже всплакнула на радостях. После долгой, в несколько лет — или длиною в жизнь, кто отмерит этот счет? — разлуки она рада была побыть рядом с любимой старшей сестрой, вспомнить детство, погибших родителей, рассказать ей о своей счастливой жизни, послушать ее жалобы.
Майе было чем хвалиться. Она осталась сиротой в эвакуации — через несколько дней после похоронки на старшего капитана Челобанова скоропостижно скончалась мать. По счастью, среди эвакуированных нашлись знакомые. Девчушку пригрели — она имела счастливый, живой нрав, с детства отличалась умением и желанием нравиться и к концу войны совершенно очаровала профессора Краснова. Краснов на фронт не попал, был эвакуирован в Омск вместе с университетом. Его знания в области археологии были нужны молодой стране даже в тяжелое военное время, его книги были переведены на все языки мира, а находки украшали многие музеи. Мировое светило влюбился в Майю по уши — тем более что, дожив до сорока лет, он как-то не удосужился влюбиться и завести семью. Сначала планировал удочерить шуструю девчушку, но к концу войны Майе исполнилось уже шестнадцать лет, и жизнь, как часто бывает, расставила все по своим местам.
