Заметив взгляд Динары, Фил тепло улыбнулся, затем мельком посмотрел на часы, сунул исписанные листы в ящик стола и направился к ней.
– Тебе скучно? – спросил он с мягкой усмешкой. – Если да, то могу расчетами тебя озадачить.
– Спасибо, не нужно, – отказалась она, уже представляя тот ворох заданий, которыми может нагрузить «заботливый» Фил. – Я как раз обдумывала одну формулу соединения четырех стихий.
– Ну-ну, – с нескрываемым скепсисом протянул виконт. – Ты лучше займись чем-нибудь. А то когда тебе становится скучно, вокруг твоей персоны, словно по волшебству, начинают происходить странные вещи.
– Вот только не надо на меня наговаривать, – отмахнулась Дина, пытаясь изобразить на лице обиду.
Фил вздохнул и хотел уже взять ее за руку, но вовремя себя остановил. До умопомрачения хотелось стянуть рыжую с подоконника, утащить в комнату и уже там постараться объяснить приятным обоим способом, что ее выводы относительно его поступков ошибочны. Но почему-то Филипп сильно сомневался, что Дина оценит такой порыв.
– Ладно, Мелкая. Мне пора. К отцу в скором времени приезжают представители двух соседних графств, и он просил меня помочь в подготовке встречи. Так что в ближайшие два дня меня не будет, – спокойно сказал он, с грустью глядя на девушку. – Постарайся, пожалуйста, за это время никуда не вляпаться.
– Вот не надо делать из меня неуправляемое дитя, – хмуро бросила она. – Тем более что ты далеко не в первый раз уезжаешь. Переживу как-нибудь.
– В таком случае до встречи.
Фил еще несколько мгновений всматривался в ее лицо, ставшее абсолютно безразличным, и пошел к выходу из лаборатории. Провожать его взглядом Динара не стала, снова отвернулась к окну и уставилась в темноту.
С того дня, как они с братом признались Филиппу, кем на самом деле являются, Динара больше ни разу не позволила виконту ни малейшей вольности. Когда он прикасался к ней – демонстративно отодвигалась, когда пытался обнять – отталкивала, а о поцелуях и вовсе говорить нечего. Дине казалось слишком странным, что его сдержанная холодность так резко сменилась очевидной симпатией. Витиеватые объяснения она посчитала откровенными отговорками и даже как-то сказала ему это в лицо. Тогда, несколько разозлившись, Фил ответил, что она имеет полное право не верить, – и с тех пор они вернулись к прежним отношениям. То есть общались как простые знакомые или приятели.
Филипп надеялся, что со временем Дина перестанет относиться к нему настолько настороженно, а сама девушка, чем внимательней наблюдала за поведением друга, тем больше обращала внимание на его странности. Если раньше просто считала Фила заучкой, то теперь он казался ей настоящей «темной лошадкой». Например, стал чаще говорить с Ником о политике, каких-то реформах, налогах, пошлинах, структурах аппаратов управления в городах. И эта тема оказалась близка виконту настолько, что на ее фоне меркло даже обсуждение особенностей его любимых аркартов.
Да, он признался, что подозревал брата и сестру Арвайс в шпионаже, вот только сам куда больше походил на настоящего шпиона. А тот факт, что, несмотря на выходку Террианы, Фил все равно продолжил ее опекать, вообще наталкивал Дину на мысли о связи лорда Анкира с вертийским сопротивлением.
Хотя об этом она предпочитала помалкивать. Даже братцу ничего не сказала. Правда, они с Домиником и виделись нечасто, а когда все-таки пересекались, он был слишком хмур, чтобы выслушивать бредовые предположения сестры. Иногда, наблюдая, как Ник после отбоя небрежно надевает первую попавшуюся рубашку, кидает на плечи камзол и направляется к выходу, Дине хотелось крикнуть, остановить, сказать, что совершает глупость, но… брат уходил, а она лишь молча смотрела вслед.
С какой-то стороны его можно было понять – ведь, как бы Ник ни пытался скрыть своих чувств, любой знающий его человек ясно видел, что предательство Терри ударило по нему гораздо сильнее, чем он желал показать. Теперь Доминик старательно делал все, чтобы попросту не оставалось времени на мрачные мысли. Днем погружался в учебу, вечером засиживался в лаборатории, а ночью, после того как в общежитии объявляли отбой, пытался забыться в объятиях очередной прекрасной студентки.
Но если раньше, до того момента, как в его жизни появилась предательница-вертийка, Ник искренне наслаждался подобными похождениями, то теперь они превратились в настоящее наказание. Лица красавиц, с которыми он проводил время, давно слились в одно. Теперь ему стало совершенно все равно, красива девушка или нет, блондинка или брюнетка, светлокожая или смуглая. И объединяло их только одно качество – каждая была не той.
Дина видела, что кратковременные связи только ухудшают его состояние. И понимала: брат отчаянно ищет способ хоть как-то усмирить свою душевную боль… вот только ищет не там. А когда однажды заметила, какими глазами смотрит на него Терриана, то поняла, что на самом деле она мучается гораздо сильнее.
Филипп рассказал Динаре все, что смог узнать от самой Терри, и теперь она воспринимала поступок алхимички не так болезненно. Как-то ночью, глядя в темный потолок и тщетно стараясь уснуть, Дина задумалась: а как бы повела себя, окажись на месте Террианы?
Всего на секунду она представила, что это ее отцу, Каю, угрожает арест и последующая казнь, и, чтобы его спасти, нужно предать любимого человека. И в то самое мгновение Динара поняла: ради спасения папы она бы и саму себя предала. Да она бы сделала все, что угодно, пошла бы на любые жертвы, лишь бы ее родной папочка остался невредим.
Теперь Дина не могла обвинять Терриану. А ведь сразу после рассказа Бриса была готова собственными руками придушить «гадкую вертийку».
Когда в тот же день Эрлисса говорила с отцом, пытаясь убедить его не сообщать королеве о выходке Эмбриса, они едва не поруГаллись. Кай по каким-то одному ему известным причинам оправдывал поступок Терри – а Лисса никакого оправдания не видела. Лорд Мадели старался убедить дочь, что бедную девочку вынудили так поступить: ей не оставили выбора, она еще очень молода, и именно она пострадала больше всех. Вот только Эрлисса слушать его доводы не желала и с уверенностью заявила, что прощают предательство только полные идиоты. Но Кай почему-то грустно улыбнулся и ответил, что осуждать других может любой, в то время как понять стремятся единицы.
Тогда она не придала значения словам отца, попросту пропустив мимо ушей. И только гораздо позже, представив, что не Терриана, а она сама оказалась перед таким выбором, осознала их истинную суть. Даже хотела наведаться к Терри, сказать, что не винит ее, но почему-то так и не решилась. И при встрече в коридоре или в столовой продолжала делать вид, что они не знакомы.
А ведь самой Динаре теперь даже поговорить было не с кем. Фил казался слишком подозрительным и доверия не вызывал, брат все время был занят. В моменты одиночества и апатии ей часто вспоминался грустный, но гордый взгляд Террианы, у которой вообще никого больше не осталось – ни семьи, ни друзей, ни любимого. И на душе становилось особенно гадко.
В лабораторию Дина приходила каждый день, но недавно поймала себя на том, что почти ничем здесь не занимается. За столом совсем не работалось, поэтому она и облюбовала широкий подоконник. Поначалу еще пыталась составлять какие-то формулы, стараясь вывести идеальные пропорции потоков для сочетания четырех стихий, но потом забросила. Теперь чаще всего она просто являлась сюда, чтобы побыть среди людей, которые слишком заняты, чтобы обращать на нее внимание, а в один особенно хмурый вечер начала рисовать.
