Олег вздохнул, по телу прошла холодная волна. Это странник
слаб и голоден, как птица, но, как птица, и свободен. А князь обязан и сам
упражняться с мечом, и воинов упражнять, и за боярами следить, и кордоны
укреплять, и подать не упустить, и пастбища расширить... и много-много такого,
что не даст голову поднять к небу, а не то что раскинуть мыслями о вечном и
нетленном. Мозгами раскинуть может, на то и воин, а вот мыслью княжеским рылом
не вышел.
Ему кланялись уже как князю, что побил самого Крутогора, это
великий герой, конечно, но герою можно шубу с княжьего плеча и поди охраняй
кордоны, чтобы чужих бил, а в своем граде не буянил, мужних жен не бесчестил.
Этого же княжна приветила, обласкала. Значит, быть под его рукой, так что
поскорее бы присмотреться, угадать, чего от него ждать, на чем можно
проехаться, на чем поймать.
Олег видел везде поклоны, вытаращенные в любопытстве и
почтении глаза. Иные кланялись чересчур усердно, старались попасться чаще,
чтобы заприметил. Он чувствовал, что ему приятно, ведь это он идет с прямой
спиной, а кланяются все, кто попадается навстречу.
Не поклонится только князь соседних земель... мерзавец, что
он о себе думает или не знает еще о судьбе Крутогора, что тоже считал себя
великим героем? Кто кланяется, к тому милость, кто не поклонится — того надо
наклонить так, чтобы сапоги ему поцеловал. И другие князья узрят, что с
покорными да послушными он добр и ласков, а с дерзкими да гордыми, да-да, с
теми сумеет говорить на другом языке.
— На другом, — повторил он вслух, чувствуя, как кровь
ударила в голову, а кулаки сжимаются сами по себе. Если понадобится, то и магия
поможет... Что-то умеет и без обучения! Змея вызвать ли, огненный ветер, а то и
землю трескануть...
Трубы гремели все мощнее, громче, в медном реве слышались
ликующие крики победителей, лязг мечей, сухой стук стрел о деревянные щиты,
ржание горячих коней, крики воинов и сладкие хрипы умирающих врагов.
Вдруг слух болезненно царапнуло. Он вздрогнул, огляделся. Он
стоял с перекошенным лицом у окна, видно и слышно трубачей на городских
воротах, те покраснели от натуги, щеки раздуты, как переспелые тыквы, глаза от
усердия выпучены, как у сов. Один то ли от усталости, то ли слюней напустил в
медное горло, как голодный пес при виде сахарной кости, но начал выдувать не в
лад с другими. Чуть-чуть, самую малость, Олег чувствовал, что никогда бы не
заметил, не ощутил: ну дудят и дудят, он различает, только если дудят громко
или тихо, а все оcтальное...
Чертов Таргитай, мелькнула горячечная мысль. Если бы не
донимал их с Мраком своим дудением, то так бы и не учуял сейчас крохотный сбой,
что как по сердцу царапнул и сразу разрушил те высшие чары, что набрасывают на
человека музыка или пение.
В металлической пластине, что заменяла здесь зеркало, он
увидел свое отражение: могучий молодой мужик, взъерошенный, полный ярости,
растущей злобы, уже готовый обрушиться на соседей только потому, что те вдруг
когда-нибудь могут захотеть напасть на его земли, увести его скот, насиловать
его женщин! Которых может насиловать он сам, как князь, властелин этих земель,
сел, лесов, двух озер, шести мостов!
Насиловать по праву сильного, который даст потомство более
сильное и здоровое, чем все эти слабые людишки...
— Черт, — сказал он вслух, — опять... Опять!
Он закрыл ладонями уши, ноги с неохотой понесли от окна.
Чувство было такое, что отказывается от большого и сытного ужина, от сеновала с
теплыми и сочными девками, а то, ради чего отказывается, то ли будет, то ли
будет что-то такое...
«Трус я подлый, — подумал он с раскаянием. — Всего боюсь, но
из этого всего нет страшнее откровенного разговора с женщиной. Мужчине дать в
лоб могу, мозгами раскинет на полдвора, но как объяснить этой молодой и
ослепительно красивой, что не хочу в князья, что чего-то бы такого...
такого...»
Бедная девушка тут же в слезах напрыгнет на зеркало, что же
в ней такого, ведь даже на уродинах женятся, неужто она такое страшилище, но
кони ж не пугаются, да и люди говорят, что не страхолюдина, не могут же все
врать!
Он распахнул двери в сени. Молодая девка с готовностью
вскочила, мощно колыхнула спелыми грудями.
— Что изволишь, господин?
Голос был игривый, глазки стреляли по сторонам, не слышат
ли, успеют ли, Олег посмотрел бараньим взором, велел:
— Ну-ка, принеси мою волчовку.
Девка от удивления распахнула рот так, что он мог
рассмотреть под нею половицы. Даже отшатнулась:
— Это... какую?
— Мою, — повторил он раздельно. — В которой я пришел. Из
волчьей шкуры. Не этих серых... что как зайцы шныряют по полям, овец режут, а
из шкуры настоящего волка...
Она разевала рот как рыба на берегу. Глаза от удивления
вылезали из пещер.
— Но княжна велела... На тебе, витязь, лучшая одежка во всем
княжестве! Лучшие девки-золотошвейки трудились, очи при лучине портили,
старались!
— Верю, — сказал он терпеливо. — Но сейчас принеси мне мою
волчовку! Поняла?
Она опасливо попятилась, витязь явно сердился, хотя
непонятно за что. Попробовала объяснить:
— Теперь негоже в этой поганой шкуре на людях-то!.. Ведь
встречают по одежке. Кто силен да умен, кто видит? А одежду издали видно. Эта
сияет так, что как бы вороны не сперли. Только золотое да красное!
— Это дурак красному рад, — буркнул он.
— А умный носит, — парировала она.
Он повысил голос, эту девку не переспоришь, здесь и князья
подчиняются обычаям, которые только для странников да волхвов не писаны:
— Где? Моя? Волчовка?
Она отступила еще, перемена в голосе молодого витязя не
нравилась.
— В главной палате. Княжна по совету бояр велела повесить ее
над престолом. Чтобы все видели, в чем пришел человек из Леса, спасший ее
княжество! И каким князем стал.
— В какой одежке теперь, — сказал он понимающе. — Так?
Он раскованно слетел по лесенке, напомаженные маслом волосы
растрепались, встали неопрятными красными космами, как застывшие языки пламени.
Подошвы утопали в мягких коврах и шкурах, на перилах мелькали резные фигурки
диковинных зверей, пахло душистыми травами, но он уже чуял за стенами простор, свежий
ветер и внезапно понял степняков, для которых высшее счастье вскочить на коня и
мчаться по степи, разрывая грудью встречный ветер.
Задний двор тоже полон челяди, режут скот для пира, но хоть
нет княжны или воеводы, Олег бегом пронесся к забору, прыгнул, ухватился,
перебросил себя на ту сторону, на улице что-то шарахнулось, загремели горшки.
Стены домов замелькали и слились в серую полосу быстрее, чем если бы мчался на
коне.
