Таргитай, побледнев, смотрел отчаянными глазами.
— Но как же...
Мрак обнял молодого певца, похлопал по спине. Олег тоже
обнял, чувствуя непривычную нежность и щем в груди, хотя вроде бы все должно:
они выполнили совместное, теперь каждому своя узкая дорожка. Не потащит же
Мрака и Таргитая в глубь уединенных пещер ломать голову над умными книгами, как
и за Мраком нелепо идти на поиски не Великой Истины, а всего лишь женщины!
— Прощай, Мрак. Авось свидимся.
— Мир тесен, — ответил Мрак серьезно. — Ты уже стукался
головой о его стены!
Ответил легко, даже чересчур легко, но сердце сжалось в
комок не крупнее ореха от тяжелого чувства утраты. Общее дело сделано, пришло
время личных. А личные не делают скопом.
Мрак обнял их, дыхание вылетело как из жаб под колесом
телеги, а когда им снова удалось развести сплющенные ребра в стороны, он уже
исчез за стеной деревьев.
Таргитай вздрогнул, когда Олег шлепнул по плечу. Оба
смотрели вслед Мраку, но когда певец повернулся к волхву, там уже опадала
взвившаяся было пыль.
Глава 2
Солнечные лучи пробивались сквозь ветви, по земле двигались
странные кружевные узоры. Кончились драки, проплыла трезвая мысль. Кончилось
это нелепое махание топорами, мечами, при котором и он вынужденно — не стоять
же в стороне! — глупо и дико для мыслителя бил посохом мудреца по головам тех
людей, вся вина которых только в том, что чего-то не знают, недопонимают, не
умеют добыть на пропитание другим путем, кроме как выскакивать из кустов с
диким воплем: «Кошелек или жизнь!»
И все-таки ноги с каждым шагом становились тяжелее. Наконец
он едва отрывал подошвы от земли, а в спине появилось ощущение, что кто-то
водит между лопатками обнаженным лезвием.
Зябко передернул плечами, заставил себя двигаться, но теперь
остро почувствовал, что на нем ничего, кроме распахнутой на груди волчовки,
портков из грубо выделанной кожи и стоптанных сапог. Ни лат, ни кольчуги, ни
доспехов, что защитили бы от стрелы, метко брошенного дротика или швыряльного
ножа...
Чувство нацеленного в спину острия копья стало вдруг таким
сильным, что невольно метнулся в сторону, обернулся, чувствуя, как бешено
колотится о ребра насмерть перепуганное сердце.
Сиплое дыхание заглушало все звуки, даже в сотне шагов в
кустах совершенно бесшумно проломился толстый кабан, посмотрел маленькими
злобными глазками, попятился и пропал в чаще.
На дороге позади пусто. Справа и слева — тоже. Высоко в
синеве неба удалось различить жаворонка. Стук сердца и хрип в груди заглушают
его верещание, но и с небес вроде бы ничего не грозит...
Так откуда же?
— Черт бы меня побрал, — сказал он вслух. Во рту стало
горько, словно пожевал полыни. — Это же просто... трусость. Признайся, здесь
нет никого, никто не услышит!.. Ты трусил даже с Мраком и Таргитаем, так каково
же сейчас, когда один и голый? Без длинной секиры Мрака, без меча отважного до
дурости Таргитая?
Он с усилием заставил себя сделать шаг. Ноги тряслись, а
лопатки пытались сомкнуться, чувствуя холод острого железа.
Дорога пошла вниз, слева тянулся каменный гребень, мельчал,
истончаясь, как хвост огромной ящерицы. За шипастым каменным гребнем открылась
широкая долина, а в ней привольно раскинулся город. Хотя домам не тесно, но и
за городской стеной уже белеют хатки с оранжевыми соломенными крышами, сараи,
амбары, и во всем чувствуется, что враг давно не появлялся в этих краях, народ
отвык со всем добром прятаться за городские стены.
Солнце еще висело над крышами. Только что добыли Перо, но
сейчас это в таком далеком прошлом, словно минуло десяток лет. Может быть,
потому, что это для Мрака подвиги, а для него только досадные помехи на пути к
заветной пещере, где он забьется в угол и будет постигать-постигать-постигать
великую премудрость чародейства?
На город он смотрел долго и жадно. А когда на полнеба
заполыхал кровавый закат, повернулся и потащился в глубь леса. Чащу чувствовал
всем нутром лесного человека, который не только родился и прожил всю жизнь в
самом дремучем лесу, но и его отцы-прадеды жили там тысячи и тысячи лет,
сроднились с деревьями, срослись, привыкли только в чаще искать убежище и
безопасность.
С этого дня он поселился в лесу. Жил сперва как зверь: разве
что убивал не клыками, а камнями и палками, спал либо под деревом, либо на
самом дереве.
Пояс ослабел, пришлось проткнуть еще три дырки, потом
настали холода, он однажды проснулся, наполовину засыпанный снегом. Едва
поднялся, дрожь сотрясала так, что кости стучали, как в тонком мешке, и грозили
выскочить наружу. Правда, снег вскоре растаял, но Олег впервые заметил, что
листья не только пожелтели, но шуршат не на ветках, а под ногами.
Холод донимал сильнее дождя или голода, на которые не
обращал внимания вовсе. А главное, сбивал с мыслей, заставлял отвлекаться, и
он, все еще весь в том, запредельном мире, построил землянку. Ну, не совсем
построил, а просто выгнал медведя из берлоги, накрыл упавшими деревьями и
жердями. Там хватало тепла, костер разводил часто, угли от вчерашнего редко
доживали до утра.
Зима тянулась медленнее и дольше, чем живица за прилипшим к
ней жуком. Не из-за одиночества, как страдал бы Таргитай, а что в мучительных
размышлениях так и не нашел ответ, как сделать людей счастливыми раз и
навсегда.
Трижды возвращался медведь. То ли забывал, что его выгнали,
то ли не находил другой берлоги, Олег выпихивал его снова, пока однажды,
проснувшись, не обнаружил, что ногам непривычно тепло. Измученному медведю было
не до драки, ночью сумел пробраться в свой бывший дом и тут же заснул,
отвернувшись от злого человека к стене.
Весну Олег ощутил, только проснувшись в луже талой воды.
Продрог так, что нос раздуло на полморды, глаза покраснели и слезились, в груди
хрипело, как после долгого и тяжелого бега. Он кашлял, чихал, размазывал сопли,
не понимая, что это с ним.
Медведь наконец проснулся, кожа да кости, Олег рыкнул,
медведь опасливо убрался искать добычу попроще, и с тех пор Олег его больше не
видел.
Чтобы не отвлекаться от настойчивых размышлений, от которых
нередко трещал череп, приучил тело терпеть голод и холод больше, чем даже ко
всему привычные невры, привыкшие спать как на голых камнях, так и на снегу.
Питался как убитой птицей или зверьком, так и листьями, яйцами, благо чуть ли
не в каждом кусте по гнезду, ел жуков, кузнечиков, улиток и вообще все, что
ползало, летало, прыгало.
За время тяжких и настойчивых раздумий сумел овладеть
одним-единственным заклинанием: умел зажигать огонь, который удавалось все же
гасить, в отличие от того... Он зябко повел плечами, вспомнив костер, что
разжег по дури, даже бог погасить не сумел. Хотя, правда, бог никудышный,
только играет как бог, а костры тушит так же паршиво, как и возжигает...
