Гора приближалась, стена прошла сбоку, пахнуло промерзшим
камнем. Мелькнули выступы, скалы, затем снизу стала быстро увеличиваться темная
плита, Олег выдвинул лапы, распустил крылья...
Удар о землю был болезненным, но на этот раз язык цел,
задницу не отбил, кости даже не хрустнули. Он поднялся уже в личине человека,
кое-как оделся, воздух холодный, свежий и острый, как молодой протертый хрен из
погреба.
В горле запершило. Он закашлялся, выплюнул коричневый комок,
откуда кровь, перевел дыхание. В душе ликование, рискнул обернуться птицей без
крайней нужды! Раньше только если нож к горлу... И еще злое удовлетворение, что
сумел найти то, чего даже не попытались колдуны, маги, волшебники и чародеи
всего белого света.
Если, конечно, там еще осталась вода. Та, допотопная.
Холод пробирал до костей, ветер трепал волчовку, на руках
вздулись пупырышки размером с некрупного жука. В то же самое время он
чувствовал внутренний жар такой мощи, что если вырвется, то испепелит гору
напротив. Если не напрочь, то прожжет в ней дыру, куда можно спрятать табун
коней.
Он поежился, несколько раз вдохнул, очищая голову и кровь.
Внутри все трясется, но не от холода, от готовности свершить, сотворить,
подвигнуть...
Медленно и внятно он произнес Слово.
Исподволь в теле возникла боль, прошлась волной, но не
исчезла, осталась. Следом накатила вторая волна. Он услышал свой стон, плотнее
сжал губы. Третья волна заставила скрючиться, будто получил удар копытом в
живот. Боль росла, свирепела, начала терзать внутренности. Он почти видел, как
почернела печень, начала лопаться, брызнули струйки крови...
В глазах потемнело, потом залило красным. Он боялся, что
лопнут глаза, такое лечить не умеет, а слепцу остаться одному в горах...
Четвертый приступ боли заставил бесстыдно закричать, заплакать, он почувствовал
сильный удар, щекой ощутил холодное и шероховатое, явно упал и катается по
камням, но боль все злее, уже заныли кости головы, а зубы раскалились и ноют
так остро, что плакал навзрыд и пытался отыскать в голове заклятие, чтобы все
это остановить, закончить, отступить, не надо ему никакой древней воды...
А когда он отыскал это заклятие, разом возвращающее его к
началу, он закричал как смертельно раненный зверь и выкрикнул Слово еще раз.
Горы дрогнули, раздался оглушающий грохот, словно рушился весь мир, земля под
ним заколебалась, и он провалился в черное забытье.
Очнулся от дикой рези в глазах. Во рту было сухо и горько, а
когда попробовал подвигать тяжелым, как колода, языком, ощутил соленые комья. В
голове били молоты, он чувствовал себя размазанным по всем Бескидам. Из
последних сил прошептал Слово Лечения, переждал волну тошноты. По телу прошла
слабая дрожь. В сумеречном сознании ощутил с ужасом, что истратился весь.
Второй раз очнулся от холода. Вокруг было черно, а когда
решился приоткрыть глаз, рядом отсвечивала лунными бликами каменная плита.
Воздух был холодный, но с оттенком странной гари, словно запахи горящей земли
пробились из дальних глубин.
В голове пульсировала боль, тело задубело. Он старался не
потерять сознания и рассудка, мысленно повторил Словцо Лечения, тело как в
огне, с трудом пошевелил губами, повторил... Чуть затихло. Совсем малость, но
он сумел вздохнуть, ощутил, что у него есть грудь, там теплится жизнь, полежал
недвижимо еще, истратил накопившиеся капли мощи на себя, в глазах прояснилось,
а боль перестала пожирать целиком, а только кусала за печень и внутренности.
Уже занимался рассвет, на востоке серая полоска стала ярче,
заалела. Привыкшие к темноте глаза наконец узрели длинную узкую щель, что как
исполинским мечом расколола гору надвое. Щель заполнена тьмой доверху, из этой
бездны поднимается дрожащий воздух, наполненный странным животным теплом,
словно там совсем близко спят огромные звери.
Он подполз к краю, глаза безуспешно пытались проникнуть
взглядом в черноту. Когда в небе зажглись облака, он уже заглушил боль. Хотя
руки и ноги дрожали от слабости, перевалился через край, медленно начал
ощупывать ногами выступы.
Если тот мудрец, Магабхана, спускался к своей воде, а потом,
напившись, поднимался наверх и шел в село говорить с людьми, то ему проделать
то же самое будет совсем просто...
Он спускался и спускался, страшась посмотреть вниз. Перед
его глазами стена скользила вверх, а когда он рискнул вскинуть голову, на
немыслимой высоте края трещины почти сомкнулись, от неба осталась узкая
полоска.
Внезапно край заискрился, блеснуло. Он поспешно опустил
голову, пряча глаза от солнца. Выходит, он опускается уже полдня? То-то руки
онемели, ноги трясутся. Каким бы мудрецом Магабхана ни был, но чтобы вот так
опускаться, а потом еще и карабкаться наверх...
Сперва казалось, что чудится, но воздух стал влажнее, а
когда через пару десятков сажен он все же рискнул скосить глаза вниз, там
темнело целое озеро. Поверхность была темная и густая, как застывшая смола. Он
подумал в страхе, что зря пробивался сквозь гору, могло высохнуть, испариться
за века и тысячелетия, но воздух снизу поднимался все же чересчур влажный, а
когда из-под ноги сорвался камешек, внизу глухо булькнуло.
Здесь было настолько темно и мрачно, что он решился создать
свернутую в шарик молнию, очень злую и своенравную. Она сразу же зло зашипела,
пошла сыпать колючими искрами. Стены казались мертвенно-бледными, а красные
жилы гранитной стены выглядели лиловыми, как вены утопленника. Сдерживая дрожь,
он медленно сползал, камни под ногами держались крепко, но от испарений стали
скользкими, обросли мхом. Подошвы соскальзывали, он несколько раз повисал на
кончиках пальцев, взмок. Сердце пыталось выпрыгнуть из горла, в глазах мутилось.
Он сам не помнил, как опустился целым, трусость оберегла не
только от ссадин, упал на камни возле самой воды, жадно хватал широко раскрытым
ртом воздух. Глаза не отрывались от темной поверхности. Неужели вода раньше
была черной? Или же это только в полумраке...
Совсем недавно, а кажется, что очень давно, пришлось
столкнуться с живой и мертвой водой, но это ни та, ни другая, это вода того
мира, предыдущего, странного и непонятного, ибо зачем Род решился заменить всю
воду, как не затем, чтобы попробовать таким образом заменить одних людей
другими?
Глава 29
Когда дыхание перестало вырываться с хрипами, а грудь
поднималась и опускалась почти как всегда, он первым делом выпотрошил мешок.
Этот камень, где двоим было бы тесно, единственное место, куда мог положить
пергамент и две баклажки с той, обычной водой.
Сердце все равно стучало так часто, что ему не хватало
воздуха. Он дышал все еще часто, уже не от усталости, но если даже забыть, что
он на самом дне глубокой расщелины, которой ничего не стоит сомкнуться...
Он вздрогнул, покрываясь липким потом. Дрожащие пальцы
кое-как расстелили пергамент, придавил баклажками, дабы не свертывался, а сам,
с листочком в руке поменьше, опустил ноги в воду. На малом листочке чернели
крупные значки, которые он придумал сам. Неизвестно что и как писали люди того,
староводного времени, а здесь он просто нарисовал себе, что делать, когда
напьется воды, как делать и в каком порядке.
