Через трое суток жители Бескид услышали далекий грохот.
Земля слегка вздрогнула: раз, другой, третий, затем все стихло, хотя
чувствовалось неспокойствие: собаки тревожно выли и боялись заходить в конуры,
скот мычал, а птицы покинули гнезда.
В самой середине одна из гор, которую называли Черной,
дрогнула и развалилась на части. Огромные скалы рушились в провал, разбивались
в щебень, засыпали подземные пещеры. Иногда слышно было, как булькает вода в
незримых глубинах, но камни все сыпались и сыпались, пошли даже лавины мелкого
щебня и песка, наконец на месте высокой горы образовался пологий холм, открыв взору
множество остроконечных пиков до самого виднокрая.
Олег, исхудавший как скелет, стоял под защитой каменной
стены. Глаза ввалились, скулы выпирают, грозя прорвать кожу. Сухие губы
полопались от жажды. Взгляд, которым он обвел горы, был дик и странен, словно
этот мир увидел впервые и ужаснулся.
За спиной в мешке лежали свитки, испещренные древними
знаниями. Тогда, испив древней воды, он попросту выбросил кусок пергамента, что
держал в кулаке. Лишь по чистой случайности взор упал на белеющий ком между камнями,
а когда поднял и расправил, то долго старался понять смысл странных значков,
ибо после глотка старой воды начисто забыл не только все прошлое, но и умение
понимать подобные знаки.
Даже записи на листах делал лишь потому, что хотел сохранить
самые важные заклинания, самые дивные случаи, не полагаясь на память. Лишь на
третьи сутки все же разгадал смысл значков, ужаснулся, торопливо заполнил листы
до конца, осторожно попил воды из баклажки...
...И мир перевернулся снова. Теперь знаки на пергаменте показались
странными и непонятными, хотя узнавал свою руку, а вода в подземелье показалась
более страшной, чем мертвая вода подземного мира.
Остаток дня раздумывал, как поступить, но когда от жажды
начало мутиться в голове, а воду из подземного озера пить не решался, он
все-таки выбрался наверх, а гору раздробил и обрушил, навсегда уничтожив
основной источник.
Теперь в мешке за спиной бесценные записи, смысл которых еще
понять бы. Возможно, там величайшие тайны бытия, а возможно, всего лишь
перечисление древних царей, их походов и восхваление нелепых подвигов. Правда,
зачем бы он тогда записывал, на него не похоже...
С пугающим холодком пришло осознание, что на воду древних
понадеялся чересчур. Не Таргитай же, а трезвый волхв! Должен понимать, что в
лучшем случае получит половину, а то и треть от ожидаемого. А этот случай явно
не лучший...
— Еды, — прохрипел он. — Любой! Пусть даже со стола
бедняка... За всех, черт бы вас побрал...
Тупо смотрел на камни, где ничего не появлялось,
спохватился, начал вспоминать заклятия. С пятого или шестого раза в двух шагах
затрещало, возник нелепый в продуваемых всеми ветрами камнях ажурный столик с
резными ножками, сверкающие блюда с жареной птицей, ломтями жареного мяса...
Он сглотнул слюну, как зверь, едва не опрокинул, хватал
обеими руками еще горячие тушки, разрывал, обжигая пальцы, жадно вгрызался,
глотал куски мяса как волк и, лишь ощутив тяжесть в желудке, начал есть как
изголодавшийся человек: быстро, жадно и много.
Когда утолил голод, начал есть просто в угоду аппетиту:
очень уж все вкусно, нежно, сдобрено жгучими травами, острой солью. И лишь
когда еще позже начал есть в запас, что привычно для любого охотника, который
сутками бегает по дебрям, некогда развести костер, то спохватился, с
недоумением и стыдом посмотрел на пустой стол, где, казалось, пировала голодная
орда степняков.
— Кой черт, — вырвалось у него невольно, — мне-то зачем
наедаться впрок?
Из десяти листков девять оказались все еще непрочитанными.
Возможно, это в самом деле записи о походах, завоеваниях, перечнях убитых
врагов и сокрушенных народов. На прочтенном, правда, отыскал крохотное
заклятие, а когда сумел повторить, путаясь в жестах и шипящих звуках, в пещере
возникло широкое мерцающее в полумраке зеркало. От его серебристого света
посветлело даже под сводами, Олег с удивлением увидел там целые гроздья летучих
мышей. Все висели вниз головами и смотрели на него красными, как угольки,
глазами.
В светящейся поверхности двигались смутные тени. С правой
стороны возникло красное пятно, а когда он сосредоточился, рассмотрел горящие
дома. Чем больше всматривался, чем яснее и резче становились образы,
возникающие картины.
Он смотрел, смотрел, смотрел...
От зеркала он оторвался, когда в голове послышался
предостерегающий звон. В глазах потемнело, видел только пугающую черноту, а
редкие звездочки гасли...
Все страны, все народы, племена и земли — клубок кровавых
раздоров, противоречий, разделов и переделов, захватов земель и власти,
свержения сыновьями отцов, братьями братьев, убийств, грабежей, засухи и
недородов, великих и бессмысленных подвигов, трусости и предательства, роскоши
и нищеты.
Из-за края приходили степные неведомые народы, как
наводнение выплескивались на цветущие нивы, оставляя после себя только пепел да
разжиревших воронов. Деревья срублены, дома сожжены, колодцы засыпаны, а кто не
убит — уведен в рабство. Но если кочевники оставались на захваченных землях, то
превращались в господ и настолько быстро жирели и забывали, с какого конца
браться за оружие, что уже внуки становились жертвой новой волны свирепых
кочевников, что появлялись внезапно, жгли, разрушали, убивали, оставляя после
себя безжизненную пустыню.
И снова. И снова. И снова.
Как положить этому конец? Это для Мрака разве интересно, да
и то вряд ли, еще Таргитаю для песен: скачки на диких конях через ночь,
схватки, вопли раненых, тайные подземелья, прыжки с высоких башен, спальни
принцесс, победа в схватке, могучий удар топора, звон мечей, ликующие крики,
пир победы... и так всю жизнь, из поколения в поколение, из века в век? И несть
тому числа?
Боровик когда-то был самым удачливым охотником. Он забирался
в лесные дебри дальше всех, приносил богатую добычу, добывал меха и шкуры, и,
если бы не огромная родня, которую надо кормить, жил бы безбедно.
Однажды по первому снегу он собрался на охоту и подошел к
столбу Велеса с просьбой, чтобы тот сумел сохранить его сапоги до весны, когда
переобуется во что-нибудь полегче. Едва вошел с мужиками в лес, как одно подгнившее
дерево внезапно обрушилось, задело суком, едва не сломав спину. Его увезли на
розвальнях, думали, помрет. Нет, выжил, но не вставал с ложа всю зиму. Лишь в
конце кое-как оправился, стал выходить на улицу, как раз наступила весна.
Подошел к столбу Велеса, сказал с упреком:
— Какой ты скотий бог? Ты сам скотина!
Волхв, который следил за неугасающим огнем, сказал сурово:
— Не гневи бога. Он выполнил твою просьбу. Что ты хочешь,
косноязычный, не умеющий излагать свои желания?
