Она вздрогнула, с величайшей бережностью приняла в обе
ладони величайшую драгоценность. Свет упал на ее лицо снизу, оно внезапно
показалось Олегу намного старше, жестче, словно вырезанное из темного камня, а
в зрачках заблистали багровые огоньки.
Глаза как впились в Жемчужину, так и не отрывали взора.
— Что? О чем ты?.. Ах да, двое.
— Ты же обещала, — напомнил он.
— Ах да... — повторила она совсем рассеянно.
— Мы должны как-то объединить магов, — напомнил он. — Хотя
бы самых сильнейших.
Она кивнула:
— Да-да, помню... У тебя была такая странная идея...
— Ее надо осуществить, — напомнил он. — Ты обещала.
По спине прошел холодок дурного предчувствия. В роскошном
помещении словно повеяло северным ветерком, а под сводами жалко пискнуло.
Ее глаза наконец обернулись в его сторону. Брови были все
еще вздернуты, хорошенький ротик приот-крылся в удивлении, но глаза медленно
теряли восторг юной девушки, суровели. Пухлые губы чуть отвердели, с обеих
сторон проявились жесткие складки.
— Ты счастливец, — повторила она. Голос ее менялся от
удивленно-восторженного к холодному, расчетливому, от которого у него по спине
пробежали мурашки. — Но тебе повезло настолько крупно, что ты исчерпал везение
на сто лет вперед.
Он пробормотал:
— Я не думаю, что столько можно прожить...
Ее веки чуть дрогнули, но голос качнулся лишь самую малость:
— Ты конечно же столько не проживешь. Уже потому, что
решился на такую глупость.
— Это не глупость, — возразил он. — Это совсем не
глупость...
— Но сродни глупости?
— Может быть, — согласился он. — На многое замахнуться — это
всегда сродни глупости. Так вот, ты обещала...
Она покачала головой, не сводя с него насмешливого взгляда:
— И ты поверил обещаниям женщины?.. Да ты еще глупее, чем я
думала.
Виски начало покалывать, словно изнутри били крохотными
копьями. Жар пошел из груди, тяжелая кровь наполнила шею, первая тяжелая волна
ударила в голову с силой тарана, разбивающего городские ворота.
— Ты обещала, — повторил он изменившимся голосом.
Она смотрела с любопытством:
— Ого, птенчик начинает сердиться... Дело вовсе не в твоей
мощи. Тебе повезло добыть Жемчужину Желаний, потому что никто не ожидал
подобной дерзости от какого-то лесного бродяги, понял? А что касается силы...
то даже если ты силен... в чем я все еще сомневаюсь, если ты очень силен,
повторяю, то что сила против искусства?.. Даже если ты умеешь подчинять себе
Змеев...
Он прохрипел, глядя в ее невинное личико:
— Но ты тогда сказала... Колоксаю... что будешь с нами...
Ее тонкие брови взлетели вверх.
— А ты при чем?
— Мы были... вместе...
— Ну и что? Я обещала ему.
Он поник головой, неожиданно вырвалось:
— Скажи... только правду!.. Если бы Колоксай был со мной...
ты бы пошла с нами?
Она уже кивнула, но глаза волхва были такие умоляющие,
непонимающие, что она едва ли впервые в жизни вдруг ощутила потребность сказать
в самом деле правду, хотя не видела острой необходимости. Или же не посчитала
его достойным лжи.
— Нет, конечно. Но тогда бы я нашла другую причину. Я так...
вот тебе мой ответ. А теперь...
Она щелкнула пальцами. Лицо ее стало жестоким. В следующий
миг страшный порыв ветра сбил его с ног, Олег успел увидеть, что несет прямо на
каменную стену, сжался в смертельном страхе, не успевая ни Слово Защиты, ни
даже найти такое слово... но в последний миг стена исчезла, сверкнул свет,
пахнуло горячим...
Он упал на горячий песок, сухой и накаленный. В ярком синем
небе полыхал яростный оранжевый диск. Воздух сухой, горячий, и Олег, поднявшись
на колени, потрясенно увидел пологую гору оранжевого песка, вершинка которой
словно бы дымилась — ветерок срывал песчинки, тем самым передвигая всю песчаную
гору.
Песчаная гора загораживала весь мир, и, оглянувшись, он
увидел сотни и тысячи этих песчаных гор, одинаковых, округленных, похожих на
застывшие волны золотого океана. От них несло сухим жаром, он чувствовал всей
кожей, что на сотни верст нет ни родника, ни оазиса, ни живой души...
Глаз ухватил мимолетное движение, у подножия бархана как
легкая тень пронесся муравей-бегунок, с поднятым кверху брюшком, чтобы не так
накалило на солнце, весь оранжевый, как и песок, на ходу подхватил не то
щепочку, не то что-то живое, унесся такой быстрый, что глаз не успевал следить
за его движениями.
— Пески, — произнес Олег вслух, заставляя разжаться челюсти,
заставляя двигаться, шевелиться, чтобы не лопнуть от ярости, злости,
разочарования, что его так обманули, унизили, насмеялись.
Голова раскалывалась от жара, горячая кровь победно хлынула
в мозг, пальцы сами метнулись к голове, сжали, удерживая, чтобы не разлетелась,
как спелая тыква под копытами скачущих коней.
Раскаленный воздух ворвался в легкие как кипящая смола. Олег
задохнулся, ощутил, что сейчас умрет, сгорит в своей ярости, такой недостойной
мудреца, присущей только диким воинам...
В глазах багровый свет сменился темным. Он ощутил резкую
боль, словно в глазные яблоки воткнули по ножу. Колени подогнулись, сбоку навалилось
горячее, сыпучее. Гаснущим сознанием он понял, что скатился к подножию бархана.
Глава 37
Он замерзал в снегу, кожу сек северный ветер, колючие
снежинки... нет, даже мелкие острые льдинки больно впивались в лицо, кололи
щеки, замораживали губы.
Затем он услышал стон, хриплый и нечеловеческий. Поток
колючего льда разом оборвался. Но тело тряхнуло, выгнуло дугой. Стон
повторился, его стон, затем он услышал голоса, с трудом поднял тяжелые веки.
Высоко-высоко расплывались огромные лица, он видел
выпученные глаза, огромные зубы. Когда зрение прочистилось, он рассмотрел
восторженные лица подростков, загорелые, похожие на головешки после пожарища,
остроносые, с черными как воронье крыло волосами.
В руках крупной девчушки было ведро, с него еще капало, Олег
кое-как сообразил, что его поливали холодной водой. Голоса донеслись ближе, в
поле зрения появились морщинистые суровые лица.
Он кое-как сел, огляделся. Он был в тени огромного дерева,
больше похожего на гигантский стебель травы, еще с десяток подобных бурьянин
шелестели огромными узорными, как у папоротника, листьями в десятке шагов, но
за их стволами страшно блистали расплавленным золотом все те же бескрайние
пески, пески, оранжевые барханы, сейчас уже подсвеченные красным, ибо солнце
склоняется к закату.
