— Ты прав, мудрый. Солнце вливает в него силы, потому он
жив... Но когда эти лучи прервутся, длинные руки мира мертвых... Но мы успеем.
Воевода за их спинами прорычал:
— Черт... мы должны успеть!.. Такой воин, такой воин!.. А
кулаки, а плечи...
Глава 41
Воины с криками бежали обратно, одни несли пучки
свежесодранной бересты, как хорошо, что березы растут по всему белому свету,
другие прижимали к груди листья папоротника, Олег успел смутно подивиться, где
нашли в пустыне, а двое, с поцарапанными лицами, примчались и бросили к ногам
Зимородка ветки омелы.
Всадники носились взад-вперед на конях, воздух трещал от
топота, крика, всполошенных воплей. Омелы натаскали едва ли не целый воз, а
бересту таскали пока с молодых берез, столетней пока не отыскали.
Вода в котле вскипела, но Зимородок велела толочь листья и
веточки в ступке. Губы Колоксая двигались, Зимородок опустилась возле него на
колени. Олег напряг слух, с пересохших губ Колоксая сорвалось:
— Все равно... все равно... я люблю...
Зимородок счастливо улыбнулась, ее тонкие пальцы гладили его
безжизненную ладонь:
— Потерпи еще чуть... Сейчас ты будешь здоров и силен, как
прежде.
Его губы двигались, кадык дергался. После паузы он
прохрипел:
— Все равно люблю... и буду вечно любить тебя, Миш...
Зимородок отшатнулась, словно ей плюнули в глаза. Брови ее
сомкнулись, она остановившимся взором смотрела в бледное лицо. Воины замерли,
чуя неладное. Олег сжался, предчувствие беды стало таким неминучим, что едва не
вскрикнул, а под левым ребром возникла тупая боль.
Он положил ей на плечо руку, и Зимородок поднялась, двигаясь
как кукла, которую ведут чужие руки. Олег в самом деле отвел к воинам, что
толкли смесь, в ступке чавкало, выбрызгивала зеленая слизь. Краем глаза он все
время видел огромный красный диск, что наполовину погрузился за темный край,
багровые лучи еще питают жизнь Колоксая, но солнце опускается так же быстро,
как яичный желток сползает по горячей сковороде...
Ей подали приготовленный кубок. Она быстрыми движениями
переложила слизь в кубок, ее пальцы ловко сняли с шеи крохотную серебряную
баклажку. Олег часто дышал, молча указал на заходящее солнце.
Баклажка была полна, воины затаив дыхание смотрели, как
выплеснулась струйка удивительно чистой воды, в сумерках возникло чистое ровное
свечение. Когда струйка ударила в кубок, оттуда вырвался клуб дыма. Блеснул
огонь, все потрясенно увидели, как кубок заполнился красным, как кровь, зельем.
Красный край солнца опускался стремительно. Зимородок
направилась к ложу. Ее глаза не отрывались от распластанного беспомощного мужа.
Олег шел рядом, в груди был такой страх, что он, неожиданно для самого себя,
напомнил:
— Если он умрет, то умрешь и ты...
От нее пошла такая ледяная волна презрения, что он съежился
и втянул голову в плечи, чувствуя себя полнейшим ничтожеством. А Зимородок
сказала чистым ясным голосом:
— Колоксай!.. Колоксай, узри меня!
Тяжелые веки, красные и распухшие, приподнялись с таким
усилием, словно герой голыми руками поднимал решетку на городских воротах. Олег
вздрогнул, ибо глаза были красные, обезумевшие от боли, незрячие. Синий
безгубый рот дернулся, из почерневшего рта выползло медленное, как улитка:
— Миш, я все равно люблю...
Зимородок споткнулась. Олег, который смотрел на Колоксая, не
успел на крохотный миг, рука метнулась перехватить кубок, но Зимородок резко
дернула его книзу, разжала пальцы. Из падающего кубка выплеснулась широкая
струя, мигом вошла в горячий песок, а пустой кубок подкатился к ложу Колоксая и
там замер.
Олег вскрикнул:
— Ты... ты это нарочно!
Она молча указала глазами на виднокрай. Красный горбик
медленно шел вниз, оставался лишь самый краешек.
В великой печали Олег присел рядом с Колоксаем на ложе,
опустил ладонь на раскаленный, как болванка на огне, лоб. Из черного, как
уголь, рта рвались хрипы, желтое лицо дергалось, кровь текла изо рта и стекала
на грудь. С другой стороны встал воевода, собственноручно, никому не доверяя,
вытирал куском чистого холста ему рот. Олег чувствовал, как холодеет тело
богатыря.
— Бу... будет... ли... — прохрипел Колоксай.
Олег кивнул, голос был полон печали:
— Будут. Черт, неужто не увидишь?.. Хоть ты провел одну
ночь, однако родишь... у тебя родятся три сына, три богатыря, равных которым
еще не было на всем белом свете...
Колоксай улыбнулся, глаза смотрели на Олега с любовью и
надеждой. В этот миг тени слились и покрыли весь мир. Выждав чуть, Олег ласково
провел ладонью по неподвижному лицу, надвинул веки, но губ не коснулся, пусть
герой войдет и в вирий с радостной улыбкой победителя.
Бояре столпились возле ложа. Воевода всхлипнул, не стыдясь
слез. Колоксай упорно смотрел в темнеющее небо. Олег с великой печалью в груди
прошел мимо Зимородка, но она неожиданно ухватила его за руку:
— Ты сказал, что убьешь меня. Ну?
Гордая и прекрасная, она смотрела гордо и надменно. Синие
глаза блеснули горькой насмешкой.
— Тварь, — сказал Олег с отвращением.
— Ты дал слово, — напомнила она с вызовом.
— Я сказал, — возразил он, — что если он умрет, то и ты
умрешь. Он умер, теперь и ты умрешь... когда-нибудь. Я не говорил, что убью
тебя.
Она расхохоталась громко и жестоко, совсем не похожая на
прежнюю хрупкую и нежную девушку.
— Лицемер!.. И дурак. Как ты мог подумать, что меня испугают
твои угрозы? Смотри же!
В ее руке блеснул спрятанный в рукаве узкий длинный кинжал.
Лицо ее стало светлым и прекрасным. Глаза сияли как утренние звезды. Олег
прыгнул, пытаясь перехватить руку с ножом, но лезвие уже сместилось, он увидел
сверкающую дугу, что оборвалась внезапно и страшно под левой грудью Зимородка.
Она побледнела, но сияние глаз стало торжествующим. Тонкие
руки, сцепившись на рукояти, погружали лезвие все глубже, пока рукоять не
уперлась в ребра.
— Колоксай, — сказала она ясным чистым голосом, — лишь та
твоя жена, что пошла за тобой!
Перед ней расступились, в глазах воинов был почтительный
восторг. Она приблизилась к ложу и легла, положив голову ему на грудь. Ее
тонкие руки обхватили его за шею, и так замерла, счастливая и тихая. Золотые
волосы рассыпались по широкой груди, ее синие глаза начали тускнеть. Последним
усилием она опустила веки, последний тихий вздох вышел из груди замедленно, и
больше она не шевелилась.
