– И откуда такой у нищеты бродяжной? Не жалко? Без ножа у нас не выжить.
– У меня кулаки есть, хозяин, заработаю на новый.
Хозяин думал, морщил лоб, вертел нож.
– А кто ж ее кормить будет, странник? Она у меня не только ублажением занималась. И готовит, и убирает, да и я ее, признать, пользовал, как от себя-то отрывать?
Шел уже откровенный торг, и Тротт расслабился.
– И сейчас готовить и убирать будет, – сказал он, – только вечерами пусть у меня на чердаке сидит. Не люблю использованное. Бабу себе найдешь, кров Венин со мной разделит, не обеднеешь, а за работу едой оплатишь. Моя станет – не бить, только я ее бить могу. Согласен?
Якоши провел пальцем по острию, хмыкнул одобрительно. Покачал головой.
– Сразу видно, деревенский ты, странник. Дурак. Пожалеешь, надоест – обратно нож не проси.
– То не твоя печаль, – усмехнулся Тротт. – По рукам?
– По рукам, – рявкнул тот поспешно – и подставил ладони для хлопка. И сунул нож за пояс.
Макс сделал шаг, остановился у рук женщины – та замерла, повернула голову.
– Все слышала? – сказал он. – Моя ты теперь. Дела доделаешь, и поднимайся наверх. Если кто обидит – покажешь, убью. Мое никто не должен трогать, понятно?
Не ей сказал – а так, чтобы мужики услышали.
Она снова опустила голову – хозяин позади что-то ехидно ворчал, трое охранников смотрели на Макса, как на больного. А две остальные женщины почему-то на Венин с жалостью. Не прекращая натирать пол.
Вечер и начало ночи прошли под смрад алкоголя, крики и ругань наемников – и песни едва приковылявшего сюда вчерашнего деда. Стычки вспыхивали чаще, становились злее – и Максу пришлось всерьез драться рядом с охранниками, усмиряя буйствующую упившуюся солдатню. Слава богам, никто не задел нос – но повозиться, задыхаясь от адреналина и злости, пришлось долго, а потом ещё обыскивать бессознательные тела, вытаскивая монеты – оплату за пиво и закуску.
Пьяные тела свалили на задний двор.
– Они привычные, проспятся – в казармы пойдут, – сказал хозяин. Максу было все равно.
Он поднялся к себе, ополоснул лицо водой. Венин спала на полу, и он покачал головой, поднял ее и переложил на топчан. И сам лег рядом, сняв куртку и мгновенно вырубившись.
* * *
Под утро он проснулся, задыхаясь от острого плотского нетерпения, сжимая в кулаке чьи-то волосы – сделал несколько толчков вверх, и выгнулся, и застонал, сотрясаясь от удовольствия. Женщина подняла голову от его разгоряченных бедер, поцеловала руку, тихо легла рядом. Макс с трудом восстанавливал дыхание, приходя в себя. Посмотрел на нее – она искательно заглядывала ему в глаза.
Проклятый порченый мир.
– Тебе не нужно платить мне так, Венин, – сказал он хрипло и тихо. – Просто спи. Я тебя не прогоню, не бойся.
«Я просто уйду и оставлю тебя здесь. И ты удавишься от бессилия».
«Разве можно спасти всех женщин этого проклятого города? – снова спросил он себя. – Или этого мира?»
Вдруг безумно захотелось бросить все, уйти наверх, к себе. В свой чистый дом, к своей лаборатории, к своим студентам, у которых самая страшная беда – невозможность сдать физкультуру. К друзьям. К Алексу, спокойному и уравновешенному. К дурному, легкому, как ветер Мартину, от которого никак нельзя огородиться – он все равно придет, нагрубит, посмеется и потянет в реальную жизнь.
Мысли, воспоминания и сны сплетались, ограждая Тротта от окружающей грязи.
«Но ведь можно спасти хотя бы одну, – сказал бы ему фон Съедентент. – Если выбор между „никого“ и „хотя бы одну“, то почему ты сомневаешься, Малыш?»
Потому что это неразумно и бесполезно. С ней я не смогу уйти. Потому что она погибнет в лесу. И меня погубит.
«Здесь она погибнет точно, – не унимался фантомный фон Съедентент, – а там ты ей дашь шанс. Да и сможешь ли ты жить, зная, что оставил ее в этом дерьме?»
Макс желчно фыркнул – женщина у плеча снова замерла, затем успокоилась, задышала ровнее.
Мартин всегда был прекраснодушным дураком.
А все же жаль, что нельзя прийти в этот мир вчетвером. Здесь не действует стихийная магия Туры, здесь мы – обычные люди. А будь мы в силе… почистили бы его.
Он покачал головой, уже почти заснув.
Ну и кто тут прекраснодушный дурак?
Глава 12
С утра он снова колол дрова, таскал для хозяина воду из колодца – тот собирался опять варить пиво. Затем сел есть. Венин, одетая в купленную им рубаху, с хитро заплетенными волосами, опять драила полы рядом с другими женщинами, и те, не сдержав любопытства, что-то шептали ей, косясь на Макса – она только розовела.
– Ишь, расцвела, – с сожалением сказал Якоши, останавливаясь подле нее. – Волосы заплела, как мужняя. Может, зазря я тебя отдал, а, Венин?
Она сжалась. Макс опустил на стол кружку, поднимаясь из-за стола. Хозяин покосился на него, захохотал.
– А злющий-то, чисто самка охонга в период спаривания. Ты, странник, не сжимай зубы-то, выгоню. Думаешь, других охотников на работу не найдется? Купил – твоя. Понимание тоже имею.
– Это хорошо, что имеешь, – сказал Тротт, глядя прямо в заплывшие жиром глаза. – Есть еще дела, хозяин? Если нет, то позволь, в храм схожу.
Женщины испуганно зашушукались, пряча глаза. Венин все так же молча натирала полы.
– Да работайте вы, личинки! – рявкнул Якоши. – Вот что, Торши. На кухне ножи затупились, наточи, как надо. И можешь идти.
* * *
Макс снова прошел к базару, поднялся на холм к храму. Купил за медную монетку четырех жертвенных голубей – ими, а также козлятами и прочей живностью активно торговали внизу, у холма. И, склонившись, прополз, как полагалось, под воротами высотой по пояс обычному человеку – чтобы никто не забывал кланяться при входе.
За высокими стенами, выстроенными полумесяцем, находился мощенный камнем внутренний двор. Огромный – как три университетских стадиона, не меньше, – пестрый. Стены покрыты цветными тканями. Здесь сильно пахло кровью – и свежей, и свернувшейся, – и едким смолистым дымом от чадящих у стен жаровен. И здесь Макса снова придавило ощущением чужого ненавидящего взгляда. Но он справился, шагнул дальше – сзади из низких ворот уже подпирали желающие вкусить божьего благословения.
Людей было очень много, и Тротт лавировал в толпе, наблюдая за происходящим. То и дело раздавалось придушенное блеяние или клекот приносимого в жертву животного – над широкими отверстиями в полу резали жертвы, выпускали кровь, туши складывали у ног богов.
Тут же важно ступали, наблюдая за порядком и раздавая благословения, разряженные жрецы и жрицы – в длинных белых одеждах, с подведенными желтым глазами, с длинными волосами. Их сопровождали рабыни – бритые, одетые лишь в набедренные повязки, с закрытыми кожаными масками ртами, с чашами в руках, в которые молящиеся бросали монетки.
