– Он твой сын? – спросил прямо.
– Нет, Гюнтер, – с видом мученика ответил Луциус, – не мой. И Лену я не убивал. И я скорблю по ней, как и ты. Поверишь? Или дойдешь до того, что попросишь открыться и показать день ее смерти?
Гюнтер некоторое время смотрел на него, хмурился. Затем вздохнул, отвел взгляд.
– Я не хочу ссориться, Лици.
– Я понимаю, – спокойно проговорил Инландер.
– Но она моя сестра. Я ее еще пускающей пузыри помню. И мне больно, – блакориец помял широкой ладонью грудь, – очень больно.
– Мне тоже, Тери. И я тоже терял сестру.
– И что бы ты сделал на моем месте? Согласись, основания для подозрений очень весомые. Командир ее личной гвардии в тюрьме, Ленина смерть крайне неожиданна, а ты даже не шевелишься, чтобы провести расследование, еще и прячешься от меня уже неделю. Если это не ты, то кто?
– Она умерла сама, – терпеливо в который раз проговорил Луциус и толкнул к кузену пустой бокал. – Налей.
Он отхлебнул рома, задумался.
Гюнтер сидел хмуро, сверля собеседника взглядом.
– Не надо, Тери, – предупреждающе попросил Луциус. – Ты же знаешь, что не получится.
Блакориец нахмурился ещё сильнее.
– Что бы ты сделал на моем месте, Лици? – требовательно повторил он.
– Я бы поверил тебе, – ровно ответил Инландер, – потому что знаю тебя с детства.
Гюнтер со злостью плеснул себе ещё рома, схватился за голову, покачал ею.
– Я могу сейчас уйти, – сказал он с отчаянием и посмотрел просящим взглядом младшего брата, – но сомнения останутся, Луциус. И будут отравлять меня, пока не отразятся на отношениях между нашими странами. Если ты не виноват, я извинюсь. Но я хочу точно знать.
Инландер встал, подошел к окну, сунув руку в карман – сухощавая высокая фигура в элегантном костюме, светло-рыжая шевелюра, прямые плечи. Сделал глоток.
– Я покажу тебе, – проговорил он, – сутки, в которые произошла ее смерть и как мы нашли ее. Если ты поклянешься отцом нашим, что никому и никогда это не расскажешь.
– Инлием клянусь, – горячо и обрадованно рыкнул Гюнтер. – Если ты не причастен и не покрываешь кого-то, то ни одна живая душа об этом не узнает.
Луциус обернулся.
– Принимаю.
Между королями натянулась и погасла тонкая серебряная нить клятвы.
– Подойди и посмотри, – сказал повелитель Инляндии.
Через несколько минут Гюнтер Блакори отнял пальцы от висков кузена, сделал несколько шагов назад и рухнул в кресло. Луциус, чуть побледневший, прислонился к подоконнику, достал из кармана платочек и промокнул испарину со лба.
Их величества молчали. Гюнтер дотянулся до бутылки рома и принялся пить прямо из горла, захлебываясь. Вытер ладонью рот. Глаза его были красными.
– Она моя сестра, – сипло сказал он, наконец. – Я не откажусь от ее памяти, Лици. Но ты был прав. Лучше бы я не смотрел.
Потряс бутылку.
– Я могу лишь сказать, что она поступила правильно, уйдя вот так. И что ты, Лици, тоже виноват.
– Я не был очень хорошим мужем, Тери, – согласился Луциус сухо, все более мрачнея. – Но не тебе меня упрекать. У нас одна кровь, и сам знаешь, куда она тянет.
– Не оправдывайся, – прорычал Блакори угрожающе, мгновенно заводясь. – Проклятый высокомерный ублюдок! Как ты мог не заметить то, что происходит у тебя под носом, ты, все знающий? Она женщина, и она слаба. Ты, только ты должен был увидеть, остановить ее! Но тебе не было до нее дела! – он влепил кулаком по тяжеленному столу, тот с грохотом подпрыгнул – и Луциус оскалился, зашипел на кузена, сверкая змеиными глазами – и тут же вцепился в подоконник, ломая его, тяжело дыша и приходя в себя. Во рту его то и дело мелькал раздвоенный язык.
– Но ты и наказан, – Гюнтер словно успокоился от этой демонстрации эмоций. – И я не могу оправдывать Лену. Она творила чудовищные вещи. Да спрячь ты язык, в конце концов!
Луциус все так же тяжело дышал, царапая когтями остатки подоконника. Фигура его то поддергивалась туманной дымкой, то снова становилась четкой. Гюнтер тяжело поднялся, медленно, спиной шагнул к шкафу, достал оттуда еще одну бутылку и бокал. Наполнил ее, подошел к Инландеру.
– На, выпей, – сказал он настойчиво и примирительно. – Успокойся, Лици. Все, погорячился я. Успокойся. Не нужно здесь оборачиваться.
Луциус вырвал из его руки бокал и осушил его.
– Сколько тебе говорить, – в голосе его ещё прорывалось шипение, – не буянить на моей территории?
– Сядь, – поморщился Гюнтер. – Извини. Хорошо. Если этот Дармоншир – не твой сын, то откуда у него способность к обороту?
– На этот раз на слово поверишь? – язвительно поинтересовался хозяин кабинета, недовольно глядя на измочаленный подоконник.
– Поверю, – в тон ему ответил Блакори.
И Луциус повторил ему то, что недавно озвучивал самому Люку.
– В Дармонширах сильно наследие Белого, – сказал он. – Так получилось, что герцог выпил кровь одной из Рудлог. Это и стало катализатором.
Гюнтер кивнул, принимая ответ. Покачал головой, вздохнул.
– Лена, Лена. Как мне теперь быть?
– Как и раньше, – уже ровно и настойчиво произнес Луциус. – Будто ты ничего не видел и не знаешь. Посещать памятные мероприятия – помнишь про четверг?
Блакорийский король мрачно кивнул. Встал.
– Пойду я. Это нужно переварить, Лици. А то опять наору на тебя, так мы вдвоем дворец разнесем.
Луциус поморщился при напоминании о недавнем срыве и потянулся к сигарете, наблюдая, как в ртутной поверхности помутневшего зеркала исчезает его громогласный кузен. Посмотрел на часы. Три минуты еще, затем встреча с мэром Лаунвайта – и подойдет время отправляться в семейную маленькую столовую, чтобы пообедать с сыном и невесткой.
Пустующее место супруги за столом служило королю Инляндии безмолвным напоминанием о собственной слепоте, и его величество начал замечать, что избегает семейных сборищ. Но не в этот раз. Он хотел посмотреть на ауру Леннарда.
Луциус с утра за завтраком, ласково поздоровавшись с радующей его сердце, очень спокойной и достойной женой сына – Инландер так и называл его сыном, и не собирался от этого отказываться, – жадно вглядывался в воздушное сияние наследника. Аура продолжала расти и уплотняться, и его величество невольно сравнивал ее с коконом силы вокруг Лукаса и подсчитывал, через какое время она достигнет достаточного для оборота объема.
Только бы хватило силы крови красной королевы! Только бы не прекратился этот рост!
Луциус понимал, что так скоро ждать значимых изменений бессмысленно – между ранением Люка и оборотом прошло почти три месяца, и то последний был спровоцирован тем, что неуемный герцог ухитрился-таки совратить Марину Рудлог. А если бы не это – кто знает, сколько бы понадобилось для созревания ауры Дармоншира? Еще несколько недель? Месяцев? И как же все-таки бездарно тратится сила третьей принцессы огненного дома!
