Терцев оглядел собравшихся товарищей. Конечно, каждый из них думал о своем. Он знал, что ничего они не скажут о происходящем сейчас вслух. Как и о том, что творится у каждого из них внутри. Не будет никаких обсуждений от тех, кто действительно все это пережил. Но разобранная корзина на столе говорила обо всем красноречивее любых слов. В окопах атеистов не бывает – это старая истина. Все остальное, пожалуй, дело сугубо личное. И лично для себя Терцев давным-давно твердо знал, что Бог есть. Не столько, наверное, даже верил, сколько именно знал. Для него это было доказано не какими-то откровениями свыше, а вполне реальными событиями, произошедшими конкретно с ним. Просто иначе не сидел бы он сейчас за этим столом. И для него не было вопроса, где Бог. Был единственный вопрос – где мы? В данный момент, когда, казалось, в самом воздухе еще витали, остывая, чудовищные боль и страдания только что закончившейся войны, все были с Ним где-то совсем рядом. Хотелось, чтобы так и оставалось на будущее. Вот только никто и никогда пусть больше не испытает подобных ран, нанесенных этой войной…
Вместо эпилога
Они встретились втроем уже в шестидесятых годах. Конечно, неоднократно хотели сделать это и раньше, но все не получалось – находился миллион каких-то будничных житейских причин, по которым встреча все время откладывалась или переносилась. А той весной Коломейцеву пришла телеграмма из Тамбова. Они состояли с Терцевым в переписке. Ее нельзя было назвать регулярной – пара открыток в год, иногда короткое мужское письмо и несколько слов, отбитых телеграммой по каким-нибудь очень важным или торжественным случаям. Но они старались не терять совсем друг друга из вида. Собственно, если люди живы и с двух сторон хотят общаться, в мирное время в одной стране к этому практически нет никаких препятствий – было бы желание. Все остальное лишь поводы, а не причины. Желание общаться было. Вот только Ветлугин куда-то пропал сразу после демобилизации. Хоть и обменялись они адресами при расставании, но то ли он их адреса потерял, то ли сам куда-то переехал. А может, и случилось чего.
Эта телеграмма была крайне лаконична. Но при этом содержала всю необходимую информацию. Бывший батальонный командир выражался, как всегда, коротко и по существу.
«Ветлугин нашелся», – прочитал Коломейцев полученное послание у себя дома, в Гатчине.
Не мешкая ни минуты, Витяй направился на городскую почту. Отбил в том же духе ответ: «Приезжайте».
Потом, конечно, заказал на почте телефонный разговор с Тамбовом.
В тот год исключенный вскоре после войны из числа нерабочих государственных праздников День Победы спустя почти два десятилетия снова получил официальный статус красной даты в календаре. К празднику Терцев с Коломейцевым договорились пристыковать по взятому на работах отгулу. Терцев еще дополнительно выкроил время себе на дорогу. Ветлугина обещал привезти сам.
– Это мой экипаж, – услышал Витяй в телефонной трубке через шум помех голос, так хорошо знакомый по радиопереговорам. Помехи, на которые все обычно так ругались, дули в мембраны аппаратов и кричали как можно громче, сегодня будто возвращали его на двадцать лет назад. От этого воспоминания он даже чуть улыбнулся в телефонной кабинке на другом конце провода. Время прибытия и номер поезда Терцев обещал выслать позже.
– Понял хорошо! Жду. Конец связи! – проговорил Витяй и повесил трубку.
Расплатившись и уже выходя, улыбнулся искоса глянувшей на него телефонистке.
Утром 9 мая 1965 года Коломейцев встречал своих фронтовых товарищей на вокзале в Ленинграде. Конечно, они изменились. Но узнали друг друга сразу. Стояли на перроне в такой похожей друг на друга однотипной советской одежде: широких брюках, плащах и шляпах. В руках у Терцева и Ветлугина были почти одинаковые фанерные чемоданчики, обтянутые дешевым черным и коричневым дерматином. Коломейцев первым разрядил затянувшееся неловкое молчание. Вытянувшись в струнку, четким жестом приложил ладонь к виску:
– С прибытием в наш славный город!
– Вольно, старший лейтенант! – усмехнулся Терцев.
У всех троих по лицам поплыли довольные улыбки. Крепко обнялись.
– Танка нет, автомобилем не обзавелся, – продолжил «доклад» Витяй.
– Выдвигаемся пешим порядком, – весело отозвался комбат.
Долго гуляли по скромно украшенному флагами и вымпелами городу. Посидели в рюмочной. На последней электричке поехали с Варшавского вокзала в Гатчину.
– Вот здесь я и живу, на Багговутовской, – сделал широкий жест рукой Коломейцев, когда они прошли уже пустынную в этот час вокзальную площадь.
– «Улица Карла Маркса», – прочитал при тусклом свете фонаря табличку на ближайшем доме Ветлугин.
– Да-да… – неопределенно отозвался Витяй.
Дома жена Коломейцева напекла пирогов. Сын поступил в институт и переехал в общежитие. Терцев щелкнул замками чемоданчика, выставил на стол бутылку армянского коньяка. Развел руками:
– Правда, помню, в Берлине ты предпочитал французский. Ну уж извини…
Посидев с ними за накрытым столом полчаса, супруга Коломейцева сказала, что идет спать. Ей и вправду надо было завтра рано утром на работу.
– Спасибо, Лида, – обнял жену Витяй.
Коньяк закончился быстро. Ветлугин молча выставил на стол одну за другой две бутылки водки. Просидели до самого утра. Водку уже пили не спеша. Выходили курить, прогуляться. Разговор непринужденно шел сам собой, легко и свободно. И Коломейцев был этому очень рад… Сложно было определить, кому из них досталось по жизни больше. Да они и не ставили такой цели.
Терцев встретил своего мехвода спустя столько лет совершенно случайно минувшей зимой в маленьком провинциальном городке, куда приезжал в командировку. Сел в такси у вокзала, весь погруженный в свои мысли и рабочие заботы. Водитель повернулся к нему и, сдвинув кепку на затылок, спокойно осведомился:
– Куда едем, товарищ майор?
– Так что еще большой вопрос, кто кого нашел. – Ветлугин улыбнулся широко и открыто.
Выяснилось, что по дороге из Германии в поезде у Ветлугина увели вещмешок, в котором хранились адреса офицеров. Поэтому написать он им не мог. Слава богу, хоть личные документы остались в нагрудном кармане гимнастерки. А по прибытии домой бывший сержант обнаружил, что родное село сожжено дотла. Получать письма на старый адрес оказалось также невозможно по причине полного отсутствия такового. Сглотнув горе, Ветлугин завербовался на работу в чужих краях. На тот момент, наверное, это было для него самым правильным решением…
Разумеется, сейчас вспоминали войну и ребят. Особенно тех, кто остался на ней навсегда. Упомянули и про эпопею с той «пантерой».
– Невероятная вообще была история, – не переставал неподдельно удивляться мехвод.
– Рассказал бы кто, не поверил, – заметил Коломейцев.
Терцев промолчал, в очередной раз размышляя о превратностях судьбы, несколько раз выводившей их на одного и того же противника. Что бы там ни было, противника, безусловно, достойного…
