– А ради чего всё это? – не сдаюсь я. – Если вы знали, что всё так повернётся, то жили бы себе в мире. Зачем вам проблемы?
Священник внимательно смотрит на меня.
– Предлагаешь нам остаться в стороне? Сидеть здесь как мыши, пока ваши убивают людей? Сеют скверну? Тогда, чем мы лучше Колесникова? Равнодушие – это грех. Это – наш крест, наш долг и наше послушание в этом мире!
– Даже если цена – смерть?! – взрываюсь я.
– А ты не думай о цене – просто действуй, иначе спотыкнёшься и остановишься, – скрипит священник, – и хватит об этом! Утомил! Да или нет?!
Я часто дышу. Наверное, просто боюсь себе признаться, что все мои вопросы лишь ширма. Я уже давно всё решил…
– Мы сможем спрятать женщин и детей? – я вопросительно смотрю на священника.
– Есть катакомбы под монастырём, – отвечает он, – места всем хватит. Укроемся.
– Как думаешь, – задаёт вопрос Яр, – сколько у нас времени на подготовку?
– Сложно сказать, – подумав, отвечаю я. – Пока отряд дойдёт до Убежища. Расскажет всё Бате. Они решат сколько людей посылать, какое брать оружие. На чём добираться. Пешком они точно не пойдут.
– Задействуют транспорт? – Яр сжимает кулаки.
– Да, – киваю я, – у нас есть грузовики, БТР на консервации, гусеничный легкобронированный тягач. Горючка на хранении. Всё из «Гудка». Силы мощные. Это, не говоря об огнестрельном оружии, которого у вас нет.
– Да, силы мощные, – соглашается Яр, – так сколько по времени?
– Несколько дней, максимум неделя, – прикидываю я, – пока всё соберут, подготовят. Пойдут по дорогам, не по руслу реки. Придется расчищать шоссе от сгнивших машин, завалов. Кое-где мосты обрушились. Это – тоже время.
– Значит, нам надо прикинуть их путь и выслать разведчиков, – Яр смотрит на старика, – надо обсудить всё с отверженными.
– Да, собирайте сход, – приказывает священник.
– Это ещё не всё, – у меня в голове крутится мысль, – с арбалетами, копьями и мечами нам не выстоять против огнестрела. Нужно что-то помощнее.
– Мы уже говорили об оружии! – повышает голос священник.
– Только об обычном, – настаиваю я, – грешном, которое работает на порохе и из-за которого рухнул мир. Но у нас есть газ и баллоны. Как раньше говорили – очищающий от скверны огонь! Остаётся только придумать, как их закидывать, хотя бы на несколько десятков метров от стен монастыря.
– Смерть милостивая бескровная? – оживляется Эльза. – Так говорили инквизиторы, – поясняет она, видя наши недоумённые взгляды.
– Вроде того, – киваю я, – но бабахнет знатно.
– Сергий, что ты задумал? – хмурится священник.
– Вам же нужен мой опыт и знания, а кто из вас знает Батю лучше меня, а? – я обвожу всех взглядом. – Он попрёт напролом, а мы будем воевать как в средневековье, – развиваю я мысль, – главное удержать периметр стен и нам нужно что-то вроде катапульты, только более современный вариант, многозарядный. – Одна идея, засевшая в голову, когда я впервые увидел в работе паровой двигатель, вспыхивает ярким образом. – Мне надо с Николаем и Азатом об этом поговорить. Потом расскажу. И ещё, – я решаю действовать, – нам нужно больше вооруженных людей.
– Сколько? – спрашивает священник.
– Все, кто может воевать, – рублю я.
По лицу старика чувствуется, что у него в душе происходит борьба. С одной стороны, грех убийства, а с другой – желание выжить и победить.
– Согласен, – нехотя даёт разрешение священник. – Теперь ты понимаешь, Сергий, почему мы тебя выбрали?
Я киваю.
– Тогда за дело! – приказывает старик. – Но сперва еще одно. Давно тебе сказать хотел, Сергий, да все как-то откладывал, а теперь, вижу, время пришло. – Старик делает небольшую паузу, а потом резко чеканит: – Колесников тебе – не батя! Ни тебе, ни кому другому.
– Но… – начинаю я, однако настоятель резким взмахом ладони приказывает мне молчать.
– Сам подумай, – продолжает он, – ведь это слово на Руси всегда означало «отец». Недаром обычное уважительное обращение к священнику – батюшка. А Христос – Он наш Отец Небесный так же, как есть отец земной у любого человека, на земле рожденного. Отца надо слушаться и почитать, бояться его гнева, нельзя сомневаться в его мудрости и правоте, замышлять против него недоброе. И уж конечно, отца нельзя ненавидеть. Это у русского человека в подкорке зашито. Ваш Колесников – тонкий психолог, раз с самого начала приказал себя так именовать… Не спеши отвечать сейчас, просто подумай об этом на досуге. Об этом, и еще о том, что ты, Сергий, как и я, – сын Божий, коим и был с рождения. А раз земной отец твой умер, то нет для тебя боле отца иного. Есть только мужчина по имени Колесников – подлый, жестокий убийца, изувер, тиран. И бороться с такими – святой долг любого нормального человека. Если поймешь, что я прав, если освободишься от власти Колесникова в душе так же, как свободен ныне от нее телесно, тебе легче с ним ратоборствовать станет.
Яр одобрительно кивает. Эльза выглядит немного растерянной, так же, как и я сам, должно быть. А ведь прав настоятель. Все мы так сроднились с прозвищем главы Убежища, что оно почти заменило ему имя. И никто не задумывался особенно, почему он должен называть именно так именно этого человека… Впрочем, настоятель прав и в другом: для мыслей будет и более подходящее время. Сейчас же я чувствую, как начинает медленно раскручиваться маховик войны. Раз запустив, его уже не остановить. За разговором я не заметил, что глаза снова режет. Это уже не списать на холодный ветер. Часто моргаю. Это немного помогает утихомирить боль.
– Сергей, – окликает меня Эльза, – зайдём ко мне, разговор есть.
Мы все вчетвером встаём из-за стола. Выходим из кельи. Священник направляется к храму. Яр, бросив на ходу, что ждет меня через полчаса, в трапезной на сходе, выходит из братского комплекса. Мы с Эльзой выходим на улицу. Быстро, так, чтобы поменьше маячить на дорожке, проходим мимо сестринского корпуса к небольшому деревянному домику, где, как я слышал, до войны гостили посетители монастыря, и где теперь для неё выделена комната. Поднимаемся по скрипучим ступенькам. Эльза открывает дверь. Мы минуем коридор и, повернув налево, открыв ещё одну дверь, оказываемся в помещении. В полумраке вырисовывается простая металлическая кровать на пружинах, стол, шкаф, тумба и пара стульев. Окна заколочены досками и замазаны глиной вперемешку с соломой. Только сверху оставлена форточка, завешанная толстой тканью.
– Садись, – Эльза указывает на стул, – рассказывай, что у тебя с глазами!
– Режет, – отвечаю я, – и болят очень сильно.
– Такого раньше не было? – задаёт вопрос Эльза, зажигая газовый светильник.
Я мотаю головой.
– Нет, ночью началось, когда за выродком бежал, думал из-за ветра.
– Так больно? – Эльза направляет отражатель лампы на меня.
