– Тогда, завтра ещё поговорим, хватит на сегодня.
Старуха разворачивается и уходит. Я захожу в корпус. Лампы светят вполнакала. Прохожу по коридору, стараясь не топать и очень надеясь, что никто не встретится мне на пути. Дохожу до своей каморки, язык не поворачивается назвать её кельей. Захожу, запираю дверь изнутри и валюсь на кровать. Сна ни в одном глазу. Внутри меня словно разливается горечь. Мысленно прокручиваю в голове разговор с игуменом. Странно, но боль, которая пылала в груди, утихла. Тупо смотрю в потолок. Я словно вижу себя со стороны – лысый доходяга с лихорадочным блеском в глазах. Человек так устроен, что всё подвергает сомнению. Анализируя слова старика, я пытаюсь найти им доказательства. Мысли скачут в голове.
«Неужели он прав, и я сам во всём виноват? Этого не может быть! Если Маша погибла из-за моих грехов, зла, что я сотворил, то что я должен был сделать? Позволить ей умереть тогда, на складе, от рук Топора? Или, получив задание Бати по ликвидации Расчленителя, я должен был отказаться? Сказать, что так делать нельзя? Грешно выставлять человека как приманку для потрошителей даже если он «крыса»? Или, спасая Хлыща, я не должен был убивать мародёров? И пусть бы его пристрелили, но зато собиратели остались бы живы и принесли припасы своим? Как я должен был поступить?! – мысленно ору я, пялясь в потолок. – Ответь мне! Или я должен был сдохнуть?! Просто подставиться под пулю и лежать где-нибудь в грязи с простреленной башкой?! Если ты там, наверху, говори со мной!»
Если бы я орал на самом деле, то давно бы охрип. Честно, я и не надеялся получить ответ. Но, попытка – не пытка. Ха! Я улыбаюсь. С моим жизненным опытом, значение этой поговорки воспринимается иначе. От всего этого можно свихнуться. Меня точно раздирает на части. Я всё глубже и глубже заглядываю в себя. Занимаюсь самокопанием. Проклинаю себя и одновременно знаю, что по-другому поступить не мог. Иначе, чем я лучше всех остальных? Тех, кто готов убить за кусок человеческой плоти, или прибить человека гвоздями к кресту по команде Бати. Продолжаю размышлять.
«А Яр, Эльза? Ведь они тоже запятнаны. Скольких они убили? Получается им можно, а мне нет? Где справедливость? Или они делали это как-то по-другому? Они что, лучше меня?»
Мне кажется, что, пытаясь найти ответы, я только глубже погружаюсь в какое-то безумие. Такие мысли я называю «плохими». Дерьмо само лезет из меня. Гоню их прочь и снова вспоминаю, вспоминаю, что я сделал за эти годы не так. Мысли, как истлевшую бумажную ленту, отматывают прожитое время назад. Лица всех, кого я убил, одно за другим встают перед глазами. Вы можете не поверить мне, но я помню каждого. По крайней мере тех, кого я хорошо видел в прицел. Я просто спрятал их образы куда-то далеко вглубь себя, запретив себе думать о мертвецах. Что же, настал их день.
Меня не терзают муки совести. Если удаётся поспать, то я сплю, а не просыпаюсь в холодном поту. Не надо думать обо мне как о звере. Вам, живущим по ту сторону, не понять, что значит выживать здесь. Я просто привык. Это – правила игры. Не помню кто сказал, что при любой экстренной ситуации – будь то война или катастрофа, сначала погибают самые тупые и самые отмороженные. Первых убивают из-за тормознутости, вторых – потому, что нет чувства самосохранения. Это естественный отбор. Природа не терпит дефектных особей и далеко не всегда выживает сильнейший. Скорее самый приспособленный, умеющий думать, а не переть как танк, когда надо сделать шаг назад и осмотреться.
Наверное, поэтому я до сих пор жив. Проваливаюсь в воспоминания всё глубже. Разглядывая лица убитых мной, я словно закидываю их на весы совести. Взвешиваю и понимаю, что не сожалею о содеянном. Не обо всех, но о большинстве. Выпади мне второй шанс, и я снова нажал бы на спусковой крючок.
Так где же закопан мой самый тяжкий грех? Где та точка невозврата, которую я прошёл? Где в прошлом тот момент, когда спираль стала раскручиваться в обратную сторону? Ответа нет.
Тьма, царящая в помещении, режет не хуже яркого света. Закрываю глаза. Просто лежу, дыша размеренно и глубоко, надеясь, что ночь будет длиться вечно, а утро никогда не настанет. Я снова мысленно оказываюсь в 2016 году. Сертякино. Вижу лица чистильщиков. Винт, Седой, Митяй, Курц, Парша, Хлыщ. Они смотрят на меня. Мне кажется, что на меня взирают лица мертвецов. Я снова возвращаюсь в тот момент, когда после выстрела в волкособа я сорвался с крыши коттеджа.
Падаю в темноту. Лечу спиной вниз. Чувствую страшный удар. Захлёбываюсь от боли. Хочу заорать, но не могу. Легкие точно схлопнулись. Жадно хватаю широко раскрытым ртом воздух. Хочется сорвать противогаз. Серая хмарь застилает глаза. Вскоре слышу топот ног. Слышу голоса ребят. Меня хватают за лямки разгрузки и тащат куда-то. Кто-то, по-моему, Винт, спрашивает:
– Попал?
Ему отвечает Хлыщ:
– Пойду, проверю!
Слышится удаляющийся топот ботинок. Но мне уже всё равно. Я знаю, что попал в тварь. Вот только, что будет дальше? Рывком проматываю события вперёд. Вижу себя со стороны. Теперь я лежу на столе в коттедже. Противогаз снят. Голова разбита. Жутко болят рёбра. Винтовка стоит рядом у стены. Вокруг меня толпятся чистильщики. Они что-то говорят. Пытаюсь разобрать голоса. Снова слышу Хлыща.
– Я же говорил, что это проклятое место! Проклятое! – горячится разведчик. – Надо уходить!
Остальные молчат. Смотрят на меня. Я понимаю, что Сертякино меня не отпускает. Впереди ждёт «Гудок». Значит, что-то произойдёт в военной части. Что-то, что, за столько лет, до сих пор влияет на мою жизнь. Память цепко держит своими когтями страшные события тех дней. Прошлое, которое я хотел бы забыть, но не могу…
Глава 11
Прицепной
2016 год. Утро. Климовск. Недалеко от «Гудка»
Тусклый солнечный диск едва пробивается из-за хмурых туч. Плотный туман пожирает виднеющийся недалеко лес. Ветер свистит в верхушках деревьев, стоящих вдоль разбитой дороги, по которой, обходя брошенные заржавленные машины, быстро движется вооруженный отряд. Семь человек. Точнее шесть. Седьмой лишь напоминает живое существо. Хилое. Измождённое. Кривоногое. Выродок хромает, едва поспевая за чистильщиками. Его тащат на верёвке, затянутой петлёй на поясе. Иногда урод падает и его тащат пузом по заиндевелой земле. Тогда бойцы оборачиваются, пока Митяй, идущий последним, рывком дёрнув привязь, не заставляет выродка встать.
– Почему я должен с ним возиться? – шипит боец, когда урод падает в очередной раз. – Пусть Сухов с ним трахается! Это его багаж!
– Потому, – цедит Седой, – что так мы вообще не дойдём! Забыл, как Тень с ним плёлся? Одни остановки!
– А мне значит по приколу его пасти? – Митяй смотрит на пытающегося отдышаться выродка.
– Рот закрой! – рявкает Седой. – Без твоего нытья башка раскалывается. Двинули! Пока Хлыщ опять тормозит.
Седой быстрым шагом уходит вперёд.
– Вставай, тварь! – Митяй, подойдя к лежащему на спине выродку, пинает его под рёбра. – Живо я сказал! А то зубы выбью!
