«Бывает же такое, – думаю я, поднимаясь с пола и вспоминая всё, что увидел во сне. Ребята, Лось, выродок, безумцы и псы. «Гудок» мне кажется каким-то дьявольским местом – территорией, где не действуют привычные всем законы, и ты оказываешься по ту сторону реальности. В этот раз я не увидел, чем закончилась та вылазка. Мозг, словно спасая меня от самого страшного, отключился, не дав досмотреть то, что произошло после того, как я услышал говор ходоков. Если я когда-нибудь и надумаю рассказать об этом, то только под пытками. Внезапно меня осеняет. – Неужели, то что произошло потом, и есть та точка невозврата – мой грех, за который я расплачиваюсь до сих пор?»
Кто знает. Ответа нет.
Я слышу за дверью тихие голоса. Прислушиваюсь. Что говорят, не разобрать, но по шуму удаляющихся шагов понимаю, что двое или трое направляются к выходу из братского корпуса.
Пора вставать и мне. Хватит валяться. Не успеваю я об этом подумать, как в дверь раздаётся тихий стук.
– Кто там? – спрашиваю я, удивляясь, как неуверенно прозвучал мой голос.
– Это Данила, – бубнят в ответ, – Эльза прислала. Все идут в трапезную. Вам тоже надо… – парень мнётся, – со всеми быть.
Я встаю. Пальцы и пятки обжигает холодом. Мысленно я матерюсь. Из всех щелей дует, поэтому неудивительно, что здесь так холодно.
«Странно, – думаю я, – пока валялся, даже не заметил, как здесь чертовки холодно. Спать можно только в одежде».
– Сейчас, – отзываюсь я, – иду.
Я подхожу к двери. Отпираю засов. Открываю створку. На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоит тот парень, которого я видел, когда меня привезли в монастырь и потом мыли.
– Держите, – здоровяк протягивает мне тёплую одежду – телогрейку и ватные штаны.
– Да вроде, мне Эльза уже приносила, – я киваю на табурет, на котором лежит куртка.
– Ну… так… – тянет Данила, – это… от меня… пусть будя… пригодится.
Не знаю почему, но мне в голову неожиданно приходит мысль о подношениях, которые приносили индейцы белым, когда впервые увидели европейских завоевателей. Стараюсь не рассмеяться и, сделав морду кирпичом, говорю:
– Спасибо!
– Ну, я это… – парень краснеет, – жду, только быстрее надо, а то запоздать можем.
– Угу, – киваю я. Закрываю дверь. Одеваюсь так быстро, как только могу. – Я готов, – говорю я через минуту, выходя в коридор.
Данила не отвечает, только протягивает мне шапку-ушанку.
– Там холодно, – парень явно скуп на длинные предложения, хотя на тупого не похож, – снег и ветер.
– Веди, – я напяливаю шапку и, как мне кажется, становлюсь похож на лесоповальщика из старых фильмов о заключенных.
Мы идём по коридору опустевшего братского корпуса. Данила сильно прихрамывает, и я замечаю, что одна нога у него короче другой и словно подвёрнута носком вовнутрь.
«Мутации? Родовая травма? Болезнь? Здесь, что, все такие – ущербные?», – у меня в голове роятся сотни вопросов, но, как я уже понял, в этом месте лучше помалкивать и наблюдать. Ответы сами придут.
– Сейчас почти двенадцать дня, – говорит Данила подходя к выходу, – время трапезы, потом назначен сход. – Парень озирается, хотя рядом никого нет. Нагнувшись, он по-заговорщицки шепчет:
– Отец-настоятель сказал, что община решит, что делать дальше с вами. Оставить или выгнать.
– Давай на ты, – предлагаю я, – а то я чувствую себя стариком.
– Ладно, – нехотя соглашается парень, отворяя дверь.
Мы выходим на улицу. Снежный вихрь бросает снег в лицо. Холод обжигает. Щиплет кожу. Мне это нравится. Чувствую себя живым, а не куском мяса, распятым на кресте.
Наст скрипит под ногами. Мы с Данилой идём молча. Каждый думает о своём. Не знаю, что у парня на уме, но я ему доверяю. Словно я его знаю давно, и мы ходили с ним в разведку.
Мы обходим здание церкви. Проходим ещё метров тридцать. Странно, но на пути нам никто не попадается. Словно монастырь вымер. Я поворачиваю голову, смотрю по сторонам. Вижу только, что на сторожевых башнях по-прежнему стоят дозорные, а на колокольне враскачку ходит какая-то странная, точно приплюснутая фигура.
– Как Андрий ударит в колокол, начнётся трапеза, – тараторит парень, – все уже собрались, нам нельзя опаздывать, отец-настоятель будет сердиться!
Мы прибавляем шаг. Заходим за поворот и упираемся в длинное, похожее на склад приземистое здание с двускатной крышей. Трапезная – явный самострой, словно слеплена из того, что было под рукой. В ход пошли бревна, доски, профлист, кирпич. В двух местах из стены выведены дымоходы – простые оцинкованные трубы, из которых валит дым.
«Значит, возвели уже после Удара, – думаю я, – окон нет, наверное, стекол не нашли, хотя вытащить можно было. Сколько сейчас заброшенных зданий».
– Пришли, – Данила явно волнуется, – как зайдём, меня держись и вопросы не задавай. Молча всё делай.
Я равнодушно киваю, хотя волнение парня передаётся и мне, точно мы идём не обедать, а как минимум держим экзамен.
В воздухе пахнет жрачкой. Снег перед строением хорошо утоптан. Видимо прошло много народа. Мы поднимаемся по ступеням невысокого крытого крыльца. Три деревянных ступени отзываются жалобным скрипом под нашей тяжестью. Лестница и верхняя площадка тщательно очищены от наледи, причём совсем недавно. Данила зачем-то делает глубокий вдох и открывает дверь.
Мы проходим в тамбур, если так можно назвать довольно большое помещение, на стенах которого, на вбитых гвоздях, развешана верхняя одежда. Сквозь щели в стенах пробивается тусклый свет. Я снимаю ватник. С трудом нахожу место куда его повесить. Данила помогает мне и тоже вешает свою куртку. Мне кажется, что я слышу приглушённые голоса. Парень делает знак рукой, чтобы я шёл за ним.
Проходим в коридор. Ещё одна дверь. Данила отворяет её, и я оказываюсь в обширном зале.
«Едрить твою! У них есть газ?! – думаю я, заметив, что на стенах, затянутых фольгированным материалом, висят лампы, похожие на старинные светильники, а от них тянутся шланги, вставленные в красные металлические баллоны. – Неплохо устроились!»
Правда, лампы светят не ярко, горя чахлым желтым светом, но всё лучше, чем палить факелы. Приглядываюсь. В начале и в конце помещения стоят жарко растопленные «буржуйки», сделанные из металлических бочек.
Едва я захожу, люди – несколько десятков человек, сидящие на скамейках за длинными сколоченными из досок столами, уставленными тарелками с нехитрой едой, поворачивают головы. Пялятся на меня.
На лицах играют неясные тени. Мужчины, женщины, старики, молодежь, а также уроды, чьи лица обезображены мутациями и болезнями, внимательно глядят на меня. Я почти физически ощущаю, как меня прощупывают, оценивают, боятся, проклинают и просто равнодушно смотрят. Детей не видно. Меж собравшимися идёт тихий говор. Глазами ищу Эльзу и Яра. Не нахожу их. Замечаю, что в конце самого длинного стола сидит священник. Отец-настоятель поднимает руку. Разговоры тотчас прекращаются.
